ISSUE 3-2010
INTERVIEW
STUDIES
Ярослав Шимов Василий Симаков Marcin Kaczmarski
RUSSIA AND ITS NEIGHBOURS
Алена Гетьманчук Григорий Перепелица Игорь Тышкевич Степан Григорян
OUR ANALYSES
Матуш Корба
REVIEW
Сергей Филлипов
APROPOS
Pavel Venzera


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
STUDIES
КВАДРАТУРА КРУГА: РЕФОРМЫ В РОССИИ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
By Ярослав Шимов | историк и журналист | Issue 3, 2010

       2 сентября 2010 года, выступая на заседании Валдайского клуба, известный российский историк либерального направления Андрей Зубов начал свою лекцию так: «Профессор Ричард Пайпс в книге «Россия при старом режиме» дал, на мой взгляд, очень точное определение нашей российской реальности: ´Россия это не слаборазвитая страна, Россия – это страна неправильно развитая´. Я согласен с этим определением» [1]. Это заявление Р. Пайпса, равно как и согласие с ним А. Зубова, в какой-то мере представляют собой ключ к пониманию того, как развивалась и развивается Россия на протяжении вот уже нескольких столетий, и почему реформы там так редко бывали удачными. Россия, в том числе и ее реформаторы, нередко меряет себя чужой меркой, решая конкретные задачи социальных преобразований. Она то и дело – зачастую без особой нужды – следит за тем, чтобы декларированное или сделанное в ходе этих преобразований было (или наоборот, не было) «как у них», несмотря на то, что социально-исторические условия, сложившиеся в России на тот или иной момент, чаще всего изрядно отличаются от условий в тех краях, которые используются в качестве ориентиров.       Определение Пайпса представляет собой сведенную к одной фразе интерпретацию российской истории, распространенную и популярную, с одной стороны, на Западе, с другой – в российской либерально-западнической среде. Антиподом взгляда на Россию как на «неправильно развитую» и вообще «неправильную» страну служит подход «почвеннический», рассматривающий Россию как самостоятельную, не тождественную западной и зачастую противостоящую ей цивилизацию с собственным культурно-историческим фундаментом и определенным набором базовых социальных ценностей. Такое понимание России и ее места в мире достаточно популярно и в современном российском обществе: по данным одного из социологических исследований, проведенных фондом «Общественное мнение» в начале нынешнего десятилетия, отвечая на вопрос «Должен ли у России быть свой, особый путь развития,  или она должна ориентироваться на общемировые пути развития?»  69% респондентов поддержали «особый путь» и только 23% – пути «общемировые» [2]
      К сожалению, опрашиваемых заставили выбирать между двумя фантомами. Ведь нет и никогда не было унифицированного и общепризнанного определения как «особого пути» России, так и «общемировых путей». На практике самым «особым» в российской истории оказался путь, проложенный большевиками и заведший Россию/СССР в очевидный исторический тупик. В теории же таких путей было множество – от известной триады графа С. Уварова «православие, самодержавие, народность» до общинных мечтаний народников и эсеров [3]. Что же касается чего бы то ни было «общемирового», то под ним в современном российском контесте обычно понимают западное. При этом редко обращается внимание на то, что Запад как нечто относительно единое, обладающее более или менее общим набором социальных ценностей, моральных императивов и государственно-правовых принципов, – несомненный исторический новодел: нацистская Германия, франкистская Испания или Греция при «черных полковниках» вовсе не были «западными» странами в том смысле, который принято вкладывать в это слово в последние пару-тройку десятилетий.
      Сформулировав одну из самых известных своих максим – «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»4] – Маркс перестал быть тем, на что претендовал: диалектиком, пусть и материалистическим. Бытие и сознание – категории очевидно диалектические и взаимообуславливающие. Как раз история России на протяжении последних лет пятисот – примерно со времен известного послания старца Филофея Василию III о «третьем Риме» – это очень ярко подтверждает. Русское общественное сознание, в первую очередь сознание российских элит, всерьез и надолго стало пленником двух вышеописанных взаимоисключающих подходов. Либо Россия – «неправильно развитая» страна, которой следует подражать Европе и догонять ее (пестрота и противоречивость самой Европы от русского взгляда традиционно ускользали: кому именно следует подражать – Англии? Франции? Германии? Польше? всё сливалось в единое и сильно мифологизированное представление о «Западе»), либо она – сама себе голова, да и не только себе, а и погрязшему во всевозможных пороках «Западу» способная путь указать. Ex oriente lux!
      Сезонное обострение у горячих сторонников обеих теорий начиналось всякий раз, когда Россия сталкивалась с очевидной необходимостью реформирования своего социально-экономического уклада и политической системы. Эпохи Петра Великого и Александра II(его прозвищем «Великий» обошли – видимо, потому, что был недостаточно страшен), 1905 год, отчасти 1920-е, когда большевизм еще не закостенел в своем сталинистском обличье, хрущевская «оттепель», горбачевская «перестройка»... Теперь вот, похоже, и медведевская «модернизация», пока скорее виртуальная – что, впрочем, смотрится вполне органично в сочетании с активной онлайн-жизнью нынешнего президента России. Именно представление о реформах и их целях, наталкиваясь на неподатливость российских реалий (впрочем, неподатливы реалии любые, а не только российские), порождало дальнейшие действия реформаторов – иногда радикализацию преобразований, иногда их приостановку или сворачивание. Это, в свою очередь, меняло общественные настроения и постепенно трансформировало всё российское бытие, которое одновременно определялось сознанием прошлым и определяло сознание будущее – в полном соответствии с законами диалектики.
      Трансформации эти, как по части сознания, так и бытия, бывали весьма причудливы. Во второй половине XIX-го и первом десятилетии XX века Россия пережила серию коренных реформ, чья итоговая неудача (во многом обусловленная, впрочем, всеевропейской катастрофой 1914 года) предопределила дальнейшую не слишком радостную судьбу страны. Структура русского общества, сложившаяся в эпоху реформ при трех последних царях, сама по себе не была уникальной. Огромная масса крестьянского населения, относительная слабость национальной буржуазии, сосредоточение рычагов власти в руках узкого слоя высшего дворянства и бюрократии – всем этим Россия сильно отличалась от Западной Европы, но имела немало общих черт с более географически близкими странами, например, с тогдашней Венгрией. По сути дела, Россия всегда была тем, чем она есть с точки зрения географии – востоком Европы» [5]
      Отсюда и специфика взаимоотношений России с ее западными соседями. В отличие от других стран Восточной Европы, вроде Польши и той же Венгрии, Россия не считала себя частью Запада (старец Филофей не велел!), так как и не была ею – если говорить не о «Западе» из русских мифологических представлений, а о вполне реальном цивилизационном ареале, основанном на социокультурных традициях Римской империи, варварских королевств Средневековья и западной ветви христианства. А поскольку ментальные «тараканы» водятся не только в русских, но и в западных головах, то последние осмыслили данную ситуацию по-своему: как отмечает известный историк Алексей Миллер, «в контексте геополитического соперничества мотив российской 'восточноевропейскости', то есть недоцивилизованности, сочетался с мотивом угрозы, образом 'варвара у ворот' ».[6]
      Каких-либо внутренних проблем для западного сознания (и, соответственно, бытия) это обычно не порождало, а вот для русского – весьма. Поскольку Россия претендовала на роль чего-то большего, чем «просто» восточноевропейская, пусть и очень большая, страна, Запад становился в русском сознании «Западом», этим традиционным объектом любви-ненависти – мнимо единым, неизбывно коварным и при этом таким привлекательным своим благополучием и обустроенностью... В период внутренних неурядиц и реформ такой «Запад» неизменно становится частью внутрироссийских дискуссий о путях развития страны [7]. При всем разнообразии позиций «западников» и «почвенников» в разные эпохи, их отношение к целям и задачам реформ можно свести к двум постулатам. Для одних нужно, наконец,  сделать Россию Европой без всяких «но» – естественно, Европой Западной, поскольку к Восточной Европе, когда-то ею покоренной, в России многие привыкли испытывать легкое презрение, в действительности не имеющее особых оснований. Для других, наоборот, требуется сделать Россию Россией, своей собственной, а не европейской, и тоже без всяких «но».
      В результате в российском общественном сознании, прежде всего в сознании элит [8], возникли два своеобразных психологических полюса, удивительным образом формирующихся снова и снова в эпохи перемен. Один из них – полюс радикально-западнический, для которого характерно «отрицание местной власти и традиции, социальный гиперкритицизм, патологическое сочетание народофилии и народофобии, скепсис по отношению к собственной истории, поскольку она не укладывается в западные рамки, в ней нет или не хватает демократии, индивидуальных свобод и частной собственности» [9]. Второй – полюс радикально-почвеннический, в общих чертах представляющий собой то же самое с обратным знаком. Оба явления опять-таки не уникальны и встречаются в остальной Европе. К определенному самоуничижению, порожденному комплексом собственной «недостаточной западности», склонны, например, поляки и венгры, а безудержная апологетика даже откровенно отталкивающих сторон жизни собственной страны нашла лаконичное выражение в лозунге испанских абсолютистов начала XIX века «Да здравствуют наши оковы!».     
      Естественно, все многообразие мнений о стране и необходимых ей реформах никогда не сводилось к этим двум наборам взаимоисключающих представлений. Но, увы, в ходе общественных дискуссий, ведение которых в России зачастую осложнялось такими факторами, как ограничение свободы слова, сложное то и дело уступало упрощенному, нюансы – стереотипам. В результате вышеописанные полюса становились факторами социального раскола, разделения на противостоящие лагеря, нацеленные на уничтожение противника: монархистов и революционеров, красных и белых, коммунистов и демократов, национал-патриотов и либералов... Характерной особенностью России в эпохи перемен является слабость общей социально-психологической рамки, которая определяется национальной идентичностью и позволяет удерживать общество в состоянии относительной целостности, без которой успешных реформ не бывает: они вырождаются либо в революцию, либо в реакцию. В то же время история показывает, что в наиболее критические моменты (1612, 1812, 1941) именно эта «рамка» позволяла России спастись и сохраниться. Получается, что российское общество более устойчиво перед внешними угрозами, нежели перед внутренними преобразованиями, которые неизменно приводят к социальному расколу.
      Слабость и некоторая неопределенность конструкции российской нации проявляется даже на уровне языковом – в странной дихотомии понятий «российский» и «русский», которые в одних случаях (например, применительно к России до 1917 года) являются синонимами, но в других (применительно к современной России) уже не являются. Эта неопределенность, однако, в какой-то мере «компенсируется» жесткостью другой конструкции – российского государства. Упоминавшийся выше Ричард Пайпс, а вместе с ним множество других иностранных и ряд российских историков, считают главной исторической бедой России, превратившей ее в «неправильно развитую» страну, тот факт, что в российской жизни чуть ли не со времен Ивана III было слишком много государства и маловато общества, самоуправления, развития и проявления народных сил «снизу». Это, конечно, слишком упрощенный подход. История России знает немало примеров общественной самоорганизации, иногда даже заменявшей собой потерпевшее крах государство (в Смутное время), и социальных групп, чей генезис и образ жизни, по крайней мере поначалу, был сознательно «антигосударственным» (раскольники, казаки).
      Взаимоотношения общества и государства в России, в том числе в периоды реформ, были весьма сложными. «Диалектику русской истории составил не только конфликт между народом и государством и не только их сотрудничество – разные историографические школы почему-то склонны абсолютизировать одно из этих начал, – но именно неразрывное переплетение двух линий. Отношения русского народа и власти, государства можно определить как симбиотические, сочетавшие вражду, сотрудничество и взаимозависимость» [10]. Однако в конечном итоге государство всегда брало верх, навязывая обществу свою повестку дня, свои цели и задачи, которые далеко не всегда отвечали интересам большинства населения, а иногда просто были ему не понятны. Эти бесконечные победы российского (включая советское – наиболее яркий пример такого рода) государства над собственным обществом, однако, не проходили бесследно для самого государства. Когда его силы по тем или иным причинам истощались,  и государство более не могло позволить себе существование в привычном режиме «держать и не пущать», оно неожиданно сталкивалось с потрясающим равнодушием большей части общества к его, государства, судьбе. «Да пропади ты пропадом, постылое», – словно бы говорил народ обрыдшему и ослабевшему государственному монстру, перед которым еще совсем недавно трепетал. И оно, государство, пропадало, таяло во мгновение ока – так было с монархией Романовых в феврале-марте 1917 года, так случилось и с Советским Союзом в августе-декабре 1991-го.
      Именно в силу этой специфики взаимоотношений государства и общества реформы для России – состояние во многом аномальное. Государство практически всегда являлось основной движущей силой российских реформ, но чаще всего в недостаточной мере консультировалось с обществом о направлении этого движения и его целях. Причин здесь можно выделить несколько. Во-первых, это естественная негибкость и ригидность государственных структур (в любом обществе): государство, собственно, изначально существует для выполнения грубой работы – наведения порядка, ведения войн, сбора налогов и т.п. Во-вторых, это ограниченность и «засоренность» каналов, по которым могли бы осуществляться контакты между властью и обществом, ибо социальная структура в России даже в начале XXI века сохранила многие элементы сословности, когда правящая элита в буквальном смысле слова живет в ином мире по сравнению с большинством управляемых. В-третьих, это характерная для России ситуация, когда в период реформ интересы общества во всей его пестроте и разнообразии подменяются интересами общественности, т.е. образованного класса, или, пользуясь привычным для русской среды термином, интеллигенции. Именно эта социальная группа представляет собой «третью силу» между властью и остальным обществом, и политическая роль этой силы зачастую неоднозначна. Так, применительно к эпохе реформ Александра II можно вспомнить о радикализации части разночинной интеллигенции, ушедшей в революцию и террор и начавшей играть откровенно дестабилизирующую роль по отношению ко всему обществу; применительно к «перестройке» Михаила Горбачева – о явно продиктованной «интеллигентским» характером реформ диспропорции между противоречивыми и недостаточными экономическими преобразованиями и обвалом стихийной «гласности», который привел к тому, что государственная система утратила в 1989-91 годах остатки управляемости.
      В сегодняшних условиях повторяется традиционная для России предреформенная ситуация. Верховная власть в очередной раз пытается играть роль, по Пушкину, «первого европейца» в России. При этом, действуя в рамках архаично-сословной социальной структуры, эта власть, не лишенная (прежде всего в лице ее номинально высшего представителя, нынешнего президента России) осторожных реформаторских устремлений, формулирует эти устремления таким образом, что они не могут не восприниматься значительной частью общества как «птичий язык» людей, совершенно оторванных от реалий жизни тех, кем они вроде бы управляют. Есть большие и обоснованные сомнения в том, что российское общество действительно осознает в качестве приоритетных задач, к примеру, развитие нанотехнологий или создание российского варианта Кремниевой долины в подмосковном Сколково. Кроме того, традиционная и неизбежная инертность и негибкость государственных структур сегодня дополняется их, возможно, небывалой в истории России степенью коррумпированности и некомпетентности. Роль дополнительного негативного фактора играет неурегулированность отношений на государственных верхах, поскольку тандем Медведев – Путин выглядит все более искусственным и нежизнеспособным по мере того, как постепенно проявляются расхождения в политическом стиле, подходах и целях между формально первым и формально вторым лицом в российской властной иерархии.
      При этом в обществе, по данным социологов, существует и усиливается запрос на действенные реформы. Даже взгляды современной российской элиты на состояние общества и государства вполне реалистичны, если не сказать – пессимистичны. Так, в 2008 году большой группе представителей российских элит был предложен выбор между двумя вариантами оценок ситуации в стране в 2000-е годы:

      1.Россия поднялась с колен, доказала свою глобальную конкурентоспособность. Во внутренних делах стало больше порядка, повысилась управляемость трудноуправляемой страны. Государство, компенсируя невысокий уровень самоорганизации российского населения, в целом успешно определяет и реализует стратегию национального развития.
      2. Российская элита не использовала внутренние и внешние возможности диверсифицировать экономику и обеспечить качество развития, адекватное вызовам глобальной конкуренции. Вместо модернизации происходит деградация институтов, примитивизация экономики и государственного управления.

      Предпочтения респондентов оказались следующими: в пользу первого варианта высказались 43%, в пользу второго – 47,7%, еще 9,3% не смогли определиться с выбором [11]. Подчеркнем, что опрашивались чиновники федерального уровня, бизнесмены, представители силовых структур высшего и среднего ранга, журналисты, эксперты, юристы, иные лица интеллектуального труда – то есть достаточно представительный элитный сегмент общества.
      Какой вывод делают из этого социологи? «При более открытом и чутком к общественному мнению государственном устройстве консолидация либеральных предпочтений в экономических, гражданских, а в значительной мере и властных элитных группах наверняка бы завершилась сменой правящей администрации и (или) политического курса. Для подобной – желательно менее революционной и более процедурной – коррекции государственного курса, собственно, и существуют политические системы. Но в России сегодня политическая система не работает. Вертикаль власти отстраивалась все 2000-е годы с прямо противоположной целью – сколь можно уменьшить, а лучше вовсе исключить зависимость правящей администрации от воль и мнений управляемых, в том числе и элитных групп... Правящие верхи загоняют себя и общество в институциональную ловушку, поскольку бюрократические механизмы полной стабильности на поверку могут оказаться механизмами углубления кризиса и системной неадекватности» [12].
      Есть, конечно, сомнения в том, что если бы влияние на принятие политических решений смогли оказать не только элитные, но и более широкие слои российского общества, то итоговые преобразования носили бы либеральный характер – в том смысле, в котором слово «либеральный» принято трактовать в современной России. Вполне вероятно, что в этом случае Россия скорее еще раз столкнулась бы с революционными переменами, при которых прежний режим, еще недавно казавшийся столь незыблемым, испаряется как вода на солнце. Иными словами, курс на «модернизацию», провозглашенный Дмитрием Медведевым, может привести к повторению уже пережитого Россией в разные времена цикла «реформы – контрреформы – революция». Чтобы этого не произошло, очевидно, необходимы встречные усилия государства и общества по изменению самого характера взаимоотношений между ними, приводящего к тому, что реформы в России раз за разом становятся чем-то вроде смертельного номера в цирке, проводимого не слишком умелым артистом.
      Пока это представляется не слишком вероятным. Но именно Европа, на которую иногда слишком наивно, иногда слишком самонадеянно ориентируются реформистские силы в России, дает немало примеров постепенного выхода из ситуаций, не дававших особой надежды. Германия вновь стала одной из ведущих демократических держав и экономических гигантов планеты, несмотря на две проигранные мировые войны. Ныне вполне благополучная Испания пережила исторический упадок, длившийся более полутора столетий. Польша успешно преодолевает свои традиционные беды – склонность к раздробленности и анархии. Нет никаких причин, по которым Россия не могла бы последовать их примеру. Ведь, как заметил Борис Миронов, «Россия – не ехидна в ряду европейских народов, а нормальная страна, в истории которой трагедий, драм и противоречий нисколько не меньше, чем в истории любого другого европейского государства» [13]

 


[1] Зубов А.Б. Россия: продолжение истории? http://russia-xx.livejournal.com/122134.html

[2] См.: Блехер Л., Любарский Г. Главный русский спор. М., 2003. С. 336.

[3] Рискну предположить, что психологической причиной, приведшей их к террору, была внутренняя неуверенность в осуществимости своих идеалов; бомба и пистолет становились тогда выходом в пространство чистого действия – по принципу «ввяжемся в бой, а там увидим».

[4] Маркс К. К критике политической экономии. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 6. 

[5] Среднеазиатская часть Российской империи и позднее СССР всегда была скорее колониальным пространством, аналогом британских или французских заморских территорий, нежели частью собственно России. Что до Сибири и Дальнего Востока, то это были пространства осваиваемые; судьба России всегда определялась в ее европейской части.

[6] Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. Предисловие А. Миллера. М., 2003. С. 9.

[7] С реальным Западом дело обстояло сложнее, его роль в российских реформах в разные эпохи была неодинаковой. Во времена Петра I Запад служил своего рода инструментом в руках царя-реформатора, который совсем не собирался делать из России вторую Голландию, но был не прочь использовать голландских купцов и мастеровых. При Александре II поражение от западных держав в Крымской войне дало толчок реформам. При Горбачеве западные страны, играя роль «болельщиков» советских реформаторов, одновременно не забывали о реализации собственных геополитических интересов.

[8] Говоря об элитах, мы имеем в виду элиту экономическую, политическую и культурную. Первая особых пояснений не требует (крупнейшие собственники и топ-менеджеры), относительно второй вполне исчерпывающим представляется определение, данное О. Гаман-Голутвиной – «внутренне сплоченная социальная общность, являющаяся субъектом принятия важнейших стратегических решений и обладающая необходимым для этого ресурсным потенциалом» (Гаман-Голутвина О. В. Политические элиты России. Вехи исторической эволюции. М., 2006. С. 10). Культурной элитой общества можно назвать людей, вырабатывающих и определяющих основные смыслы данного общества на том или ином этапе его развития, т.е. обладающих, в терминологии П. Бурдье, значительной символической властью, вне зависимости от своего формального статуса. Скажем, применительно к современной России к культурной элите можно отнести столь разных людей, как патриарх Кирилл, Ксения Собчак и Михаил Ходорковский (по известным причинам «выпавший» из элиты экономической).    

[9] Фурсов А.И. Интеллигенция и интеллектуалы. Предисловие к книге А.С. Кустарева «Нервные люди. Очерки об интеллигенции» // Кустарев А.С. Нервные люди. Очерки об интеллигенции. М., 2006. С. 60. 

[10] Соловей Т., Соловей В. Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма. М., 2009. С. 46.

[11] Афанасьев М.Н. Российские элиты развития: запрос на новый курс. М., 2009. С. 29 – 32.

[12] Там же. С. 100.

[13] Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX  в.). С.-Пб., 1999. Т. 1. С. 17.

 

Print version
EMAIL
previous КАЖЕТСЯ, МОЛОДОЕ ПОКОЛЕНИЕ НАЧИНАЕТ ИСКАТЬ ОТВЕТЫ НА СВОИ ВОПРОСЫ, И НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ СЕБЯ. ИНТЕРВЬЮ С МАНАНОЙ АСЛАМАЗЯН |
ПАТРИАРХ КИРИЛЛ: НАЧАЛО ПУТИ |
Василий Симаков
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.