ISSUE 3-2011
INTERVIEW
STUDIES
Mykola Riabchuk Виктор Замятин Богдан Олексюк
RUSSIA AND ITS HEROES
Томаш Гланц Владимир Воронов Ондржей Соукуп Петр Вагнер
OUR ANALYSES
Тигран Закарян
REVIEW
Ростислав Павленко
APROPOS
Pavel Vitek


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
RUSSIA AND ITS HEROES
СОВЕТСКИЕ ГЕРОИ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ – МАЗОХИСТСКИЕ АНТИДИССИДЕНТЫ
By Томаш Гланц | приглашенный профессор, Институт славистики, Университет им. Гумбольта, Германия | Issue 3, 2011

Естественным источником советского героизма является герой русского фольклора, прежде всего - древнерусского былинного эпоса. Самый известный прототип — Илья Муромец, богатырь. Причем для русской истории характерно, что индивидуум со сверхъестественными способностями не противостоит государственной власти, а служит ей.

Если, скажем, Вильгельм Телль утверждает свой статус героя актом отказа от повиновения власти, акт вызова оккупантам, а именно - фогту (наместнику) германского императора в Швейцарии Геслеру, то Илья Муромец, после того как в символические 33 года снова родился, из инвалида стал сверхгероем и продолжил в определенном смысле некоторые задачи Христа, наоборот, отдает свои силы первым делом государю. Старцы, некоторое архаическое подобие политбюро, говорят Илье, что он должен идти на службу к князю Владимиру — и он немедленно собирается в чудотворный путь в Киев.

Конечно, можно возразить, что сопоставление хромает, так как эти два героя отличаются хронологически, а также с точки зрения жанра, в котором ведется повествование о них. К тому же, не во всех вариантах рассказа об Илье присутствует киевский самодержец Владимир. Но если освободиться от историографически обусловленного анализа и посмотреть на сверхгероев с точки зрения их трансисторической ауры, как на образы в коллективном сознании, разным образом актуализованные, то разница налицо.

В отличии от героя — диссидента, бросающего вызов эстаблишменту, формируется прототип героя, идеально выполняющего задачи, поставленные властью. Не случайно сразу в начале формирования советской власти, в разгар гражданской войны, Илья Муромец, союзник властьпридержащих, становится актуальным. Имя «Илья Муромец» носил как красный бронепоезд, так и бронепоезд Донской армии Белого движения, а также первый советский танк. Даже такой субверсивный герой как Стенька Разин, предводитель восстания, действует не в рамках противостояния индивидуума и власти, а как представитель другой вооруженной и мощной власти - донских казаков, и похож, таким образом, на чешского Жижку, самозабвенного (одноглазого) исполнителя военной программы таборских гусситов.

Муромец содержит также мазохистское начало — он одерживает символическую победу над собственным телом, чтоб выполнить свою программу, следовать своему назначению. Этот потенциал победы над беспомощным телом, программу некоторой антропологической перезагрузки, в рамках которой происходит трансцендентное перерождение человека в героя, помогающего чудотворными методами строительству нового общества, реализован самым радикальным образом в фигуре Алексея Мересьева, героя повести Бориса Полевого Повесть о настоящем человеке.

Одним из конструкционных принципов советского героизма, безусловно, выступает самопожертвование с установкой на уничтожение врага. Причем не существует конфликта с властью, наоборот, власть — не только заказчик, но и сам смысл, авторизация героизма. Мересьеву были ампутированы обе ноги – но летчик, Герой Советского Союза, вернулся в небо, чтоб сбить 11 вражеских самолетов. На небо попал позже (но еще при жизни), и в переносном смысле - в связи с названной в его честь планетой 2173 Maresjev.

Телесное страдание во имя советской власти выходит на первый план и в случае легенды о Зое Космодемьянской, первой женщине, удостоенной звания Герой Советского Союза. Нарратив о партизанке, которая прославилась поджогом домов, основан на страданиях, которые последовали после ареста: в соответствии с преданием ее раздели догола, пороли ремнями, водили босой по улице на морозе, бросали в нее котелки с помоями, при пытках у нее были вырваны ногти и так далее. Это легенда, отличающаяся принципиально именно установкой на телесное измерение программы героизма от легенды о Фучике, сложившейся в то же приблизительно время, где главный акт героизма — нравственно-интеллектуальный, как об этом свидетельствует произведение самого героя – Репортаж с петлей на шее.

Специфическое героическое подавление собственного тела представляет и героизм Алексея Стаханова, чудотворного шахтера-ударника, основоположника стахановского движения, способного перевыполнить заданные нормы в 14 раз.

Даже героизм самых известных советских ученых, Павлова и Мичурина, связан с изменением природы - если не человека, то собаки (Павлов),или растения (Мичурин). Важная модель в истории русского героизма, на которую жертвоприношение собственного тела опирается, это, безусловно, традиция русского терроризма, так как любимые интеллигенцией террористы как раз часто жертвовали своим телом во время покушений и обширно этот момент обсуждали в своих диспутах, как известно из романов Бориса Савинкова и из его Воспоминаний террориста.

Но террористы, в отличие от советских героев, были героями благодаря своему неофициальному поведению. Они представляют страшную, теневую ауру героизма, которая своими корнями идет к образу другого фольклорного героя, Кощея Бессмертного, змеиного богатыря.

В советское время пост преисподни, ада, занимает сама власть. Она настолько произвольно страшна, что с ней невозможно полемизировать, в ее рамках нельзя занимать индивидуальную позицию, даже если бы она служила целям власти. Линия европейского героизма, идущая, скажем, от Жанны д’Арк к Дитриху Бонхёфферу, это линия, в которой герой коммуницирует с властью и занимает по отношению к ней сознательную и смелую позицию, осуществляет некий личный выбор и платит за это собственной жизнью.

В советском героизме цены те же — это собственная жизнь, мученическая смерть (Космодемьянская) или близость смерти (Мересьев), подвиг, трансцендирующий мир физических возможностей (Стаханов). Но вектор этого героизма отличается тотальным подчинением власти, так как единственный герой, обладающий свободой выбора — высший представитель власти. Понятно, что это описание касается лишь периода советского мифотворчества до середины 50-х гг. 20-ого столетия, потом начинается эпоха других героев и других стратегий их становления.

 

 

 

Print version
EMAIL
previous ПРОИГРАЛ ЛИ ЗАПАД УКРАИНУ? |
Богдан Олексюк
РИХАРД ЗОРГЕ: СОТВОРЕНИЕ МИФА. ПОПЫТКА РЕКОНСТРУКЦИИ |
Владимир Воронов
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.