Russkiivopros
No-2019/3
Author: Daniela Kolenovska

ПО СЛЕДАМ ОДНОГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ В РУССКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ

Изучение отношений между сталинским Советским Союзом и нацистской Германией долгое время является существенной частью двусторонних российско-германских научных проектов и в значительной степени определяет повестку дня Германо-российской комиссии историков и Германского исторического института в Москве. Неудивительно, что многолетний член комиссии и директор института Бернд Бонвеч, занялся подготовкой документального сборника, как только в 2008 году Архив Президента Российской Федерации рассекретил ключевые материалы Политбюро и Сталинского секретариата о советско-немецких отношениях, которые обсуждались советским руководством в период между 1933 и 1941 годами. Совместно с российским коллегой Сергеем Кудряшовым, Бонвеч тогда высоко оценил открытие части Президентского архива, как вклад в определение наиболее важных элементов политических и экономических отношений между Берлином и Москвой в 1930-х и 1940-х годах. Тем не менее, сложная тема все еще по их словам ждала всестороннего освещения, поскольку другие архивные данные и даже их описи (списки, извещающие о конкретном содержании) оставались недоступными для исследователей.

Когда в прошлом году Архив Президента Российской Федерации опубликовал второе издание книги Бонвеча и Кудряшова, это непроизвольно стало причиной попытки оценить минувшее десятилетие. Как изменилось понимание ключевой темы европейской истории двадцатого века, и как это изменение переплетается с новыми научными знаниями о развитии советско-германских отношений?

Второе издание без одного из авторов

На первый взгляд трансформация самого издания очевидна: мягкую обложку прежнего Вестника Архива Президента Российской Федерации сменил твердый переплет, название издания было расширено в хронологическом порядке до 1932 года, а имя усопшего Бонвеча исчезло из коллектива авторов. Кроме того, к основным более чем двумстам документам, Кудряшов добавил еще около пятидесяти, которые он обнаружил в трех, ставших доступными в последние десять лет, фондах архивных данных. И все же в пересмотренном предисловии к изданию, он вновь обратил внимание на то, что новые документы только дополняют уже опубликованные источники и не дают оснований для переписывания истории.

Кудяшовым выбранные документы относятся к советским рассуждениям о Восточном пакте 1934 и 1935 годов; более половины из них датированы периодом с июля по октябрь 1938 года и освещают переписку советского посла в Праге Сергея Александровского с Москвой о ситуации в аннексированной Германией Австрии и о чехословацкой политике в отношении Судет. Наконец, два других документа были дополнены Кудряшовым из тех, которые Сталин получил уже после войны – первый передает беседу лорда Галифакса с Гитлером в ноябре 1937 года, второй возвращается с точки зрения 1948 года к побегу Рудольфа Гесса в Шотландию в мае 1941 года. По словам Кудряшова, оба документа доказывают прозорливость Сталина в недоверии Великобритании, которая вместе с Францией не всерьез стремилась к альянсу с Советским Союзом, а лишь пыталась втянуть его в одностороннюю гарантию помощи Польше, Румынии и странам Балтии в случае нападения на них Гитлера.

Удивительно, что свою независимое положение единственного редактора Кудряшов использовал для того, чтобы резко высказаться о немецкой историографии. По его словам, начиная с вступительной фазы холодной войны, традиция перекладывания вины на Сталина, большевиков или Советский Союз никогда не ослабевала. Кудряшов признает, что такие взгляды принадлежали в основном немецким радикально правым, но они также нашли сторонников в российской среде - например, Сергея Случа. Как это ни парадоксально, но именно Случ, вместе с Каролой Тишлер, работают над реализацией монументального четырехтомного проекта, который в настоящее время осуществляется на немецком языке Германо-российской комиссией историков и Институтом славяноведения Российской академии наук на тему советско-германских отношений между 1933 и 1941 годами. Первые два тома, уже опубликованные в 2014 и 2019 годах, включают в себя документы из двенадцати российских, немецких и одного украинского архивов. Эксперты высоко ценят их за тщательные комментарии, рассудительные выводы и широкий охват, выходящий за рамки классической международно-политической направленности данного предмета, который также отражает идеологические последствия отношений двух обществ, научных, культурных или досуговых областей их сотрудничества и конфронтации и, таким образом, призывает к переоценке интерпретации советско-германских отношений в 1930-х годах.[1]

Кудряшов также пытался расширить охват своего сборника. Однако он ограничился сферой внешнеполитических отношений, что же касается источников, он остался верным Архиву Президента Российской Федерации. При этом он игнорировал современное российское и зарубежное профессиональное производство. Например, когда он доработал части, посвященные Мюнхенскому соглашению, он удовлетворился полувековой полемикой с немецкой книгой Ивана Пфаффа. Это позволило Кудряшову констатировать, что Москва постоянно заверяла Прагу в своей поддержке, Прага, однако, этой помощью не воспользовалась. Поэтому честь Советского Союза никак не пострадала от оккупации Судет Германией. Ожидать, что Советский Союз будет в одностороннем порядке выступать против Германии, по словам Кудряшова, противоречило тексту советско-чехословацкого договора, по просьбе Праги дополненного французскими гарантиями. Такой сценарий был в целом нереалистичный, поскольку советским приоритетом было не вступать в войну. В этом смысле Кудряшов отмечает Мюнхенское соглашение как поворотный момент, когда Сталин окончательно убедился в том, что британский и французский антикоммунизм был сильнее страха перед нацизмом.

Ключевые российские темы в советско-германском сотрудничестве

Судя по предисловию Кудряшова к изданию, немецкая оккупация остальной Чехословакии весной 1939 года, в отличие от Мюнхена, не имела никакого значения для Советского Союза. Гораздо более интересным для автора является обязательный спор о том, какая сторона сделала первый шаг на пути к германо-советскому сближению. В этом вопросе Кудряшов ссылается на советский процесс принятия решений со второй половины апреля 1939 года. Он сомневается, что о повернутии Советского Союза к сотрудничеству с Германией было принято решение на известном внешнеполитическом совещании, созванном Сталиным в его кабинете 21 апреля. По его словам, у историков до сих пор нет ни одного документа, который бы убедительно подтвердил существование такого плана даже на момент отставки народного комиссара по иностранным делам СССР Максима Литвинова 3 мая 1939 года. В то время, однако, демонстративно начали приходить намеки на сближение из Берлина, подчеркивает Кудряшов. По его предположению, речь Гитлера в Рейхстаге 28 апреля могла быть решающей. Однако нельзя отрицать, сам Кудряшов приходит к выводу, что, в то время как Гитлер нуждался в ресурсах для нападения на Запад, советское руководство, зная о очевидном предстоящем столкновении, решило не допустить, чтобы страна была вовлечена в войну, даже ценой соглашения с Гитлером.

Как потенциальная альтернатива, альянс с Великобританией и Францией не имел возможности предотвратить войну, и, кроме того, по словам Кудряшова, Лондон и Париж в целом мало интересовались судьбой Советского Союза. Однако следует признать (издание возвращается к первоначальной публикации), что помимо принятия объективно необходимых мер, политика Сталина в то время характеризовалась нескрываемым цинизмом: он принял войну Гитлера против Польши как данность, из которой можно было извлечь выгоды. И когда его заверили из Берлина, что в регионе от Балтики до Черного моря не существует совместно неразрешимых проблем, он получил максимум за короткое время. При этом, как признается в новой редакции сборника документов, Сталин помог Гитлеру изолировать Польшу и дал ему время для экспансии на Запад.

Кудряшов минует катастрофу, которую означала германо-советская договоренность для стран Восточной Европы, и предпочитает делать акцент на том, что события августа и сентября 1939 года были не только успехом немецкой дипломатии; что в той же степени это был провал западной дипломатии: она не хотела оказать военную помощь Советскому Союзу, не смогла обеспечить мир на Дальнем Востоке, наивно интерпретировав непримиримость нацистской и большевистской идеологий. Западная дипломатия была потрясена германо-советским соглашением, отмечает Кудряшов и обращается к Наталье Нарочницкой, чтобы доказать, что договор должен рассматриваться как стратегический шаг к обеспечению безопасности, а не как продолжение политики мировой революции.

Факт, что советское руководство воспринимало идеологию в данный исторический момент каким-либо серьезным образом, не нашел подтверждения в представленных документах. Возможно, что в отношении к своим иностранным идеологическим союзникам, коммунистам, которые разделяли шок с большевистско-нацистского взаимопонимания, сталинское руководство до июня 1941 года занимало столь же циничное отношение, как и к польскому государству. Однако, можно также из этого сделать вывод, что проникновение в большевистскую идеологию еще не было приоритетом для российского президентского архива. Об этом также свидетельствуют задачи, которые Кудряшов ставит перед будущими исследователями. По его словам, мало что известно о судьбе советских дипломатов в Берлине и Москве, нет доступа к их личным файлам в архивах Министерства иностранных дел и к следственным материалам в архиве Федеральной службы безопасности, а также нет публичного реестра дипломатической переписки. Кудряшов полагает, что существуют значительные пробелы в исследовании советской разведывательной стратегии в межвоенный период.

Историческая политика вместо науки

Планы исследований Кудряшова весьма скромны по сравнению с вышеупомянутым четырехтомным проектом Германо-российской исторической комиссии по схожей теме. Они показывают, насколько Кудряшову близкó мнение президента Владимира Путина, выраженное в письме к организаторам прошлогодней Московской выставки 1939 год: начало Второй мировой войны. Несмотря на многочисленные теоретические импульсы, с которыми сегодня сталкивается историография, президент фактически констатировал, что все существенное о Второй мировой войне уже было сказано – и, если бы не иностранные попытки переписать историю, исследователям нужно было бы лишь проиллюстрировать детали из, становящихся постепенно доступными, российских архивов.[2] В предисловие каталога этой выставки Кудряшов поддержал историческую политику Путина. Вместе с руководителем Росархива Андреем Артизовым они буквально повторили часть тезисов из сборника СССР-Германия 1932-1941, их поразительность подчеркнули фрагменты цитат из документов того времени. К общему уведомлению, что Сталин обеспечил стране необходимое время для подготовки к победоносной войне, несмотря на неспособность и вероломность Лондона, Парижа и Вашингтона, добавили, что позиция Советского Союза в 1939 году полностью соответствовала большевистской идеологии, поскольку лишь взаимные столкновения капиталистических государств могли, исходя из предположения, предоставить возможность для осуществления социалистической революции.

Однако несмотря на то, что российская историческая политика создает впечатление относительного консенсуса историков по этим вопросам, уже только тексты Кудряшова поясняют, что внутри этого профессионального сообщества за последнее десятилетие произошли существенные споры по поводу изложения значения сталинизма и сталинской внешней политики. Тем не менее, российские историки в основном согласились с этим методом: советско-германские отношения рассматривались на основании русских архивных документов, к которым некоторые историки имели в неясных условиях привилегированный доступ. Особенно эти исследователи явно предпочитали их другим информационным и методологическим альтернативам. Они подвергали сомнению источники других историков, поскольку использовали неизвестные им иностранные архивы. Кудряшов подозревает этих архивов в предложении поддельных документов, которые, в лучшем случае, являются результатом германской военной дезинформации, а в худшем случае являются продуктом западных спецслужб.

Судя по изменениям, которые Кудряшов внес во второе издание серии спустя десять лет, британская политика, с точки зрения ряда современных российских историков, остается главным конкурентом стратегии Москвы на континенте, в то время как Франция считается слабеющим государством, которое не могло противостоять советским интересам без британской поддержки. Таким образом, эта часть российских историков даже не принимает во внимание франко-советский договор середины тридцатых годов, воспринимает как должное советские претензии на наивысшие международные гарантии безопасности и, если они не предлагались, трактует советскую территориальную экспансию в Восточной Европе как совершенно приемлемую оборонительную стратегию. Советское давление на страны Балтии в своем сборнике Кудряшов более чем убедительно комментирует фотографией советского солдата, раздающего улыбающемуся литовскому населению газету «Правда». Нет много более точных свидетельств того, что российская интерпретация отношений между Советским Союзом и Германией накануне военных действий между ними пострадала в последние десять лет от перехода части российских историков от науки к исторической политике, которая только случайно совпадает с текущими профессиональными знаниями.

К сожалению, в минувшее десятилетие ожидания, что инициатива в исследовании советско-нацистских отношений будет постепенно переходить от изучения давно известных архивных материалов немецких фондов к русским и возникнут фундаментальные синтетические работы, не оправдываются. Документальные сборники остаются доминирующим публичными высказываниями историков связанных с центральными российскими архивами. Анализы сосредоточены в их крошечных предисловиях. Последствия очевидны. Кудряшов, ограничаяся относительно небольшим объемом текста, преувеличивает в многосложной советско-германской проблематике важность некоторых деталей и избежаеть ответов на принципиальные вопросы, которые расходятся с личным мнением автора. В то же время Кудряшов излагает свою полемику с выводами Ивана Пфаффа, которые уже двадцать пять лет как неактуальны, так как Краткий текст ему позволяет полностью игнорировать достижения зарубежной историографии.

В результате Кудряшов смело использовал свои краткие тексты для того, чтобы в советско-немецкой тематике подчеркнуть рациональные, якобы геополитические интересы своей родины, систематический и дальновидный подход Сталина, продиктованный разрушенной международной политикой, в которой Советский Союз не нашел надежного сильного союзника. Кудряшов хоть и признает цинизм Сталина по отношению к слабым, однако считает, что Сталин прошел военное испытание, не потеряв чести государственного деятеля, так как допустил хоть и часто критикуемую экономическую поддержку военных стремлений нацистов только для того, чтобы повысить боеспособность Советского Союза за счет для немецких технологий. Совместно с Андреем Артизовым Кудряшов также завершил сталинскую реабилитацию на идеологическом уровне, отказавшись от идеи, что посредством соглашения о ненападении и дружбе с нацистами Сталин мог бы подвести революционную линию Партии.


[1] Sergej Slutsch-Carola Tischler (Hg.): Deutschland und die Sowjetunion 1933-1941. Dokumente aus russischen und deutschen Archiven. 1: 30. Januar 1933-31. Dezember 1934. Oldenbourg Verlag, München 2014. 2: Januar 1935 – April 1937. Berlin: de Gruyter, 2019. Bernd Bonwetsch, Jahrbücher für Geschichte Osteuropas 5 (2015), 3, 35-37.

[2] Арцыбашев, А.Н.: 1939 год. Начало второй мировой войны. Историко-документалная выставка. Каталог. Москва, Кучково поле, 2019.