ISSUE 1-2010
INTERVIEW
Petr Vagner
STUDIES
József Kaló  & Csaba Horváth (†) Ярослав Хрбек & Вит Сметана Анджей Пачковский Vladyslav Hrynevych
RUSSIA AND THE 65TH ANNIVERSARY OF THE END OF WWII
Владимир Воронов Ярослав Шимов
OUR ANALYSES
Иван Поп Petr Vagner
REVIEW
Георгий Касьянов
APROPOS
Mykola Riabchuk


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
REVIEW
RUSSIAN ANALYTICAL DIGEST ПОСВЯЩЕН ИСТОРИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКЕ В РОССИИ
By Георгий Касьянов | директор отделения, Институт истории Украины НАН Украины, Украина | Issue 1, 2010
Выпуск Russian Analytical Digest[1] посвящен исторической политике в России, ее внутри и внешнеполитическим аспектам, а также некоторым социальным измерениям этой политики, все это — в связи с все более интенсивными усилиями центральной государственной власти России, направленными на построение и внедрение в массовое сознание конституирующего исторического мифа. Заявленное в заглавии historywriting, которое можно понимать как референцию профессиональной историографии, в сборнике практически отсутствует: в основном во всех статьях речь идет, преимущественно, о разных проявлениях исторической политики или политики памяти (иногда некоторые авторы используют эти понятия как синонимичные, что,по моему мнению, не совсем корректно).
Сборник открывается статьей Алексея Миллера, которая является сокращенным вариантом его работы, опубликованной на русском языке в ProetContra (том 13, №34, 2009). Рекомендую читать ее в оригинале, поскольку, на мой взгляд, некоторые существенные нюансы при переводе исчезли, к тому же, «англоязычный» Миллер выглядит несколько упрощенно по сравнению с русскоязычным. А. Миллер начинает с интеллектуальной генеалогии термина «историческая политика», выводя ее из немецкой Geschichtspolitik   и более поздней польской polityka historyczna. Автор уделяет достаточно много места объяснению особенностей исторической политики в пост-коммунистических государствах. В его версии, в них  элиты, приходящие к власти, пытаются навязать обществу выгодные им идеологические варианты интерпретации прошлого. Делают они это, исходя из собственных политических интересов. Как правило, объектом исторической политики являются события прошлого, вызывающие в обществе несогласие и дискуссии. Целью исторической политики является внедрение в общественное сознание некой доминантной версии прошлого. В пост-коммунистических обществах существует соблазн вернуться к советским методам, однако уже возникший в обществе плюрализм заставляет искать новые методы, не сводящиеся к одной только цензуре, идеологическим запретам и подавлению несогласных. 
Обращаясь к примеру России и некоторых пост-коммунистических стран, А. Миллер описывает «новые» методы исторической политики и ее/их легитимации: здесь упоминаются институциональные аспекты (создание институтов национальной памяти и похожих институтов в Восточной и Центральной Европе, создание музеев, представляющих лишь одну версию истории) и юридические — создание и внедрение в практику законодательства, регулирующего интерпретацию истории.
Такая историческая политика базируется на четырех политических/идеологических постулатах, артикулируемых ее авторами и промоутерами: во-первых, история является объектом политической борьбы (в том числе, и международной), значит, ее нельзя оставлять только историкам; во-вторых, поскольку «все делают это», сторонники исторической политики, разными средствами (от финансовых до административных),  маргинализируют неугодных им историков и поддерживают выгодную им версию прошлого; в-третьих, эксплуатируется тезис о внешней угрозе, перед лицом которой «наши» историки должны сплотиться и мобилизоваться на защиту «нашей» истории, которая является объектом нападок извне. В-четвертых, используется тезис о «недостатке патриотизма» в школьной истории и учебниках, что ведет к необходимости пересмотра содержания школьной истории, ее унификации именно с целью внедрения патриотизма.
Все эти соображения  А. Миллер иллюстрирует примерами исторической политики российского государства последнего десятилетия: «учебник Филиппова» (плод коллектива авторов, долженствующий превратиться в «единый и неделимый» учебник по российской истории),  два постановления Государственной Думы России, направленные на регулирование интерпретаций прошлого страны; так называемая «комиссия Медведева» — вспухшее год назад «око государево»,  призванное обнаруживать и пресекать версии прошлого, наносящие ущерб международному престижу России;  делегирование ресурсов и функций генератора «настоящей» истории избранным институциям, которые, далеко не всегда, имеют надежную академическую репутацию.
Выводы очевидны: политика истории, практикуемая в России, наносит вред ее отношениям с соседями, где подобная же политика превращает эти отношения в «диалог глухих». Еще более негативные последствия она может иметь для самой России, поскольку содержит прямую угрозу еще довольно слабым началам демократии и плюрализма.
Как бы в продолжение статьи А. Миллера, швейцарский исследователь И. Мийнссен  предлагает свой взгляд на взаимосвязь исторической политики с протежируемыми государством молодежными движениями. В данном случае, в фокусе внимания — Демократическая антифашистская молодежная организация «Наши», созданная в феврале 2005 г. (Автор высказывает предположение, не лишенное оснований, что организация создавалась и финансировалась при непосредственном участии В. Суркова, автора концепции «суверенной демократии»).
           Автор описывает акции «Наших» как внутри страны, так и те, что были направлены за ее пределы, анализирует символы и идеологию организации. Среди главных идеологических постулатов «Наших» — защита «нашей» истории, в первую очередь, самого ценного и дорогого — правильной версии Великой Отечественной войны. Миф о Великой Отечественной войне возрождается в идеологии «Наших» (которая полностью совпадает с официальной)   как память о «Великой Победе», как центральный символ построения современной национальной идентичности в России. Этот «новый» миф, по мнению И. Мийнссена, практически без изменений, воспроизводит старый советский миф, в котором речь шла о победе всех народов СССР, но при ведущей роли русского народа.
Именно это служит важным основанием современной национальной идентичности русских, именно поэтому любые нападки на этот миф воспринимаются как нападки на основания идентичности, как угроза ей — отсюда и чрезвычайно острая реакция российских верхов на снос памятников в Таллинне и Кутаиси, и довольно агрессивные акции протеста «Наших» против этих действий.
Историческая политика в совместном исполнении центральной власти и «Наших», считает И. Мийнссен, достаточно эффективна внутри России, поскольку (вос)создает некий позитивный, патриотичный образ великой державы и народа, победителей в самой страшной войне в истории человечества. В стране существует общественный запрос на восстановление национальной гордости, особенно на контрасте с 1990-ми, когда собственная история якобы служила источником самоунижения. Миф о «Великой победе» является наиболее привлекательным и действенным историческим символом, выполняющим эту реабилитационную роль. «Наши» выполняют важную функцию в распространении и публичной легитимации этого мифа «снизу», дополняя и освящая «мнением народа» усилия «сверху». Статья швейцарского исследователя дает весьма показательный пример удачной мобилизации части общества (в данном случае молодежи) на трансляцию и ретрансляцию доминирующей версии истории. Весьма показательный пример исторической политики в исполнении государства.
Статья Г. Михалевой Overcoming the Totalitarian Past: Foreign Experience and Russian Problems является переводом ее же работы, опубликованной в журнале «Неприкосновенный запас» (№6, 2009) под идентичным названием. Автор специализируется в политологии и именно в контексте этой дисциплины представляет тему.
Г. Михалева пытается поместить тему преодоления тоталитарного прошлого в России в широкий контекст подобных явлений во всем мире: мы встречаем ссылки на опыт стран Европы, Азии и Латинской Америки. Такой панорамный подход подталкивает автора к ряду обобщений, попыткам найти некие общие тенденции в преодолении тоталитарного прошлого. Эта смелая попытка приводит к несколько неожиданным результатам. С большинством этих обобщений можно согласиться. Варианты общественных реакций и публичных стратегий, перечисленные автором, можно найти в большинстве стран «демократического транзита»: игнорирование и замалчивание, преодоление прошлого то ли правовыми и юридическими методами, то ли политическими, компенсации жертвам предыдущих режимов, политические компромиссы с прошлым во имя гражданского мира и т. п.
В то же время, попытка такого масштабного обобщения, видимо, спровоцировала заявления, которые, по меньшей мере, требуют дальнейшего комментария и пояснений (которые в статье отсутствуют), то ли следует признать ошибочными и прямо противоречащими другим выводам самого же автора.
В частности, на с. 17 находим такое утверждение: «После упразднения прежнего режима, в особенности, если речь шла о диктатуре, которая подкреплялась идеологически, в обществе распространялось представление о том, что предшествующее ей государственное устройство было основано, в принципе, на верных идеях, которые плохо реализовывались. Так обстояло дело в Германии после 1945 года и в пост-коммунистических странах Восточной Европы после 1989 года»
           Это прямо противоречит описанию основных параметров денацификации Германии, приведенному автором абзацем выше. В какой из оккупационных зон Германии распространялось представление о том, что нацизм и  Третий рейх были, в принципе, основаны на верных идеях? Как это утверждение соотносится с люстрациями в Польше и Чехии? С запретом Коммунистической партии в Украине и конфискацией всего ее имущества? С созданием комиссий и институтов, призванных осудить преступления коммунистического режима в странах Балтии? Примеры можно продолжать… Конечно же, во многих пост-коммунистических, и особенно - пост-советских странах, антикоммунизм новых режимов часто компенсировался позицией бывших коммунистических элит «второго эшелона», удержавшихся у власти, амбивалентностью исторической политики по отношению к тоталитарному прошлому, озабоченностью большей части общества проблемами экономического выживания и т.п. Возможно, автор имела в виду именно это, однако в статье подобные разъяснения отсутствуют.
Точно так же, несколько однобоким выглядит утверждение о том, что «в пост-тоталитарных странах, обычно, звучали требования завершить общественную дискуссию об исторической памяти, подвести черту под прошлым, объявить мораторий на его интерпретации» (с. 17) — возможно, следовало бы, хотя бы, уточнить время оглашения таких требований и упомянуть общественные группы, интересы которых артикулировались в подобных заявлениях.
Говоря о современной исторической политике высшего российского государственного руководства, автор характеризует ее как инструментально-охранительную, направленную на возрождение советского державно-патриотического мифа. Наряду с ней, указывает автор, в обществе сформировались две другие позиции в отношении к прошлому: максимальной открытости и дискуссионности (представленной Мемориалом, правозащитными организациями и частью академического сообщества), и релятивистская, предлагающая произвольное толкование истории и представляющая историю как сырье для непрестанных фальсификаций.
К сожалению, на этом научно-аналитическая часть статьи заканчивается.  Текст все более напоминает прокламацию партии «Яблоко», далее, собственно, и цитируется документ партии, артикулирующий отношение либералов к прошлому: здесь находим стандартный набор неосуществленных лозунгов времен перестройки — от требований дать политическую, правовую и нравственную оценку большевистскому перевороту 1917 г. до наказания за отрицание преступлений тоталитарного режима, от запуска просветительской программы, «объективно раскрывающей сущность истории нашей страны в ХХ веке»,  до преодоления наследия тоталитаризма путем переименования улиц, городов и весей.
В конце статьи автор, все же, уходит от политической прокламации и предлагает прогноз возможных вариантов осмысления тоталитарного прошлого, ставя их в зависимость от развития политического режима. В случае усиления авторитарных и тоталитарных тенденций, неизбежным будет глорификация Сталина и его режима, как вершителей индустриализации и победы. В случае либерализации нынешнего режима, возможно сосуществование двух радикально отличающихся версий оценки тоталитарного прошлого. Наконец, в среднесрочной перспективе неизбежная (?) демократизация приведет к осуждению авторитаризма «как далекого, так и недавнего прошлого». Политико-полемическая заостренность статьи  Г. Михалевой,  все же,  не помешала ей приблизиться к верному прогнозу: судя по заявлениям и действиям высшего политического руководства России (посещение  В. Путиным мемориала в Катыни,  заявления В. Медведева с критическими оценками эксцессов сталинизма), некая либерализация исторической политики имеет место, а значит, есть возможность для сосуществования разных версий оценки тоталитарного прошлого. Историческая политика в России, скорее всего, будет сохранять некий привкус амбивалентности, когда курс на реставрацию советской героики и великодержавного патриотизма будет сопровождаться непринципиальными идеологическими реверансами и уступками в адрес тех общественных групп, которых не устраивает ни «хороший Сталин», ни «Великая Победа», приведшая к экономическому триумфу побежденных. 
Своеобразным подтверждением неоднозначности результатов исторической политики в России последних лет являются данные социологических опросов. С одной стороны, даже официальные (официозные) данные ВЦИОМ свидетельствуют о том, что более-менее позитивные оценки Сталина населением относятся больше к прошлому, чем к настоящему. Удельный вес тех, кто позитивно относится к Сталину и связанным с ним политическим практикам,  остается достаточно высоким. С другой — очевидно, что отношение к наследию сталинизма и тоталитаризма является преимущественно критическим,  несмотря на столь интенсивные усилия власть имущих. Процент тех, кто хотел бы видеть Сталина во главе нынешней России, невысок. Возможно, нынешний уровень авторитарности уже является удовлетворительным для тех, кому хочется видеть Россию великой.   
 

[1] Russian Analytical Digest: History Writing and National Myth-Making in Russia, 9 February 2010, No. 72.
 

 

Print version
EMAIL
previous DID CZECHOSLOVAKIA HAVE ANY CHANCE? PRAGUE´S AMERICAN EMBASSY ABOUT THE RED ARMY IN CZECHOSLOVAKIA IN 1945 |
Petr Vagner
BANDERA’S CONTROVERSY AND UKRAINE’S FUTURE |
Mykola Riabchuk
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.