ISSUE 1-2010
INTERVIEW
Petr Vagner
STUDIES
József Kaló  & Csaba Horváth (†) Ярослав Хрбек & Вит Сметана Анджей Пачковский Vladyslav Hrynevych
RUSSIA AND THE 65TH ANNIVERSARY OF THE END OF WWII
Владимир Воронов Ярослав Шимов
OUR ANALYSES
Иван Поп Petr Vagner
REVIEW
Георгий Касьянов
APROPOS
Mykola Riabchuk


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
STUDIES
ДОРОГО ИСКУПЛЕННАЯ СВОБОДА
By (†) Ярослав Хрбек | историк, Чешская Республика | Вит Сметана | историк, Чешская Республика | Issue 1, 2010
Окончилась ли вторая мировая война действительно освобождением Чехословакии? Принесла ли победа союзников своим народам долгожданную свободу? С точки зрения Чехии, ответ на первый вопрос определенно однозначный. Поражение Германии воспрепятствовало нацистам в реализации их долгосрочных планов создания нового порядка в Европе, главную роль в котором играло намерение вычистить чешскую котловину для немецкого народа. По немецким планам одна треть чехов должна была  быть германизирована, вторая треть -  физически ликвидирована, а третья -  выселена куда-то на восток.[1] Реализация этих намерений была отложена нацистами на послевоенное, само собой - победное, время. С этой точки зрения очевидно, что поражение Германии было для чешского народа вопросом сохранения своего существования. Конец войны означал для  чехов не только освобождение от германского гнета и притеснения, но буквально спасение от ликвидации.
            С точки зрения Словакии, оценка послевоенных результатов уже не имела такого однозначного характера. Хотя самостоятельность словацкого государства была, с самого начала, всего лишь фикцией, было невозможно вплоть до августа 1944 г. сравнивать ситуацию в Словакии и в протекторате. Несмотря на ограничение гражданской и личной свободы, ''людацкий'' (народный) режим сначала не имел открытого фашистского характера, и его репрессивные меры, касающиеся оппозиции, не могли сравниться с практикой нацистских органов безопасности. Единственным, но весьма   значительным исключением была политика ГСНП (Глинкова Словацкая Народная Партия), касающаяся еврейского населения, кульминацией которой был вывоз большей части словацких евреев в истребительные нацистские лагеря. Характер ''людацкого'' режима принципиально изменился со вступлением немецких войск в Словакию и вспыхнувшим восстанием, при подавлении которого полностью проявилась жестокость нацистского репрессивного аппарата, а также активное участие правого крыла ГСНП в терроре по отношению к собственному народу. С точки зрения ситуации в Словакии, в последние месяцы войны победа союзников, безусловно, принесла освобождение и для словацкого народа. Открытым оставался вопрос, сбудутся ли словацкие надежды на такое государственно-юридическое упорядочение Чехословакии, которое бы обеспечило Словакии равноправие.
Совершенно другая ситуация была на Закарпатской Украине, население которой хоть и избавилось от венгерского национального гнета, достигшего своего предела геноцидом еврейского сообщества, но после ''освобождения'' Красной армией сразу же попало в зависимость от Советского тоталитарного режима в то время, когда эра сталинизма достигла своего пика.
            Что же касается второго вопроса, атмосфера свободы, в которой очутились чехи и словаки в 1945 году, не длилась долго. Уже с самого начала свобода обновленной Чехословакии и ее граждан была ограничена. На то, что за свободу, кроме прочего, должны были дорого заплатить сорока годами диктатуры, установленной коммунистическим путчем в феврале 1948 года, повлияло множество геополитических, внешне- и внутриполитических факторов. 
            Историческим парадоксом является то, что более всего свободы (измеренной  личной свободой и гражданскими правами) в последующие годы имела та часть немецкого населения Судет, которая была насильственно выселена в американские оккупационные зоны в Германии, которые вскоре вошли в состав  в большей мере демократической ФРГ. Однако и они заплатили дорого – изгнанием из  родины.
            Вторая мировая война основательно изменила распределение сил на международной политической сцене. Выкристаллизовались две великие державы - Соединенные Штаты Америки и Советский Союз, с которыми на протяжении следующих более чем четырех десятилетий не могли конкурировать никакие иные державы. Ценою огромных человеческих и материальных жертв, которые потребовала война, советская внешняя политика, которая, в сущности, была сочленением старых целей русской экспансивной политики с новыми целями коммунистического тоталитарного режима, достигла возобновления империи, границы которой всюду, кроме Польши и Финляндии, достигли границ 1913 года, и расширения сферы влияния глубоко в центральную Европу. От возникновения ''железного занавеса'' коммунистическая диктатура была установлена  во всех европейских землях на восток от империи, большую часть которых оккупировала Красная армия.   По иронии  судьбы,  старую идею Льва Давидовича Троцкого о вывозе большевистской революции на штыках Красной армии, осуществил его заклятый враг и организатор его насильственной смерти Иосиф Виссарионович Сталин. Еще большей иронией, наверное, является то, что, не смотря на бесспорные доказательства, в смысле уровня развития целого региона в последующие более чем сорок лет, и сегодня находятся ревизионистские   историки, утверждающие, что Сталин не верил в вывоз революции посредством вооруженных сил, и опровергающие послевоенную сталинскую экспансию[2]. В конце войны западные союзники приняли требование Сталина, чтобы в странах вдоль западной границы СССР взяли в руки власть ''дружески ориентированные'' относительно страны Советов правительства. Принципиальные разногласия в интерпретации этого термина уже в течение первых месяцев после конференции в Ялте стали одним из двигателей, который начал вращать воображаемые колеса холодной войны. Сталин это соглашение понимал однозначно, по принципу: ''Тот, кто добудет какую-либо территорию, тот ей даст и собственную политическую систему''.[3] Ничего не изменил и тот факт, что абсолютное введение новой системы в странах центральной и восточной Европы советский диктатор отложил на более  позднее время. Затем коммунисты в этих странах должны были продвигаться в средне левых блоках – то есть в рамках так называемых ''передовых сил'', по аналогии с  временами довоенного народного фронта.[4]
Однако первоначально принимали решения о послевоенной судьбе Чехословакии не представители трех держав. Несомненно, что в советскую сферу влияния Чехословакия более-менее включилась в конце 1943 года по воле собственных политиков, а западные союзники этот факт постепенно должны были принять как данное. Поэтому Чехословакия и не была включена в попытку Черчилля определить сферы влияния в восточной и центральной Европе, известную как ''процентный договор'', и, конечно же, о ней не велись переговоры в Ялте. Как единственное государство региона, которое уже в течение войны заключило с Советским Союзом союзнический договор на послевоенный период, Чехословакия принадлежала к опорам заново основываемой советской сферы влияния, и Москва это именно так воспринимала с самого начала. Утверждение некоторых историков, что в основе ''поражения чешских и словацких демократов  от местных «сталинистов» лежит не столько 'восточная' политика Бенеша'', сколько низкий интерес западных держав к ''судьбам демократии в этой части Европы'',[5] по меньшей мере, заменяет причины следствиями. Конечно, интерес Британии, очевидно, охладел ко второй половине 1943 года. То есть, именно в то время, когда чехословацкая сторона, несмотря на пожелания своих британских партнеров, предоставлявших многолетнее убежище, настаивала и, наконец, настояла на заключении собственного союзнического договора с Советским Союзом. С другой стороны, британская поддержка чехословацких демократов, несмотря на разрыв, вызванный заключением договора, вовсе не прекратилась, а с приходом послевоенного лейбористского правительства, наоборот, возросла. [6]
            Чехословацкая ''зависимость на основе собственного выборa''  от СССР отразилась и в асимметричной модели внешней политики обновляемой и обновленной республики, имевшей поддержку всех разрешенных политических партий. Ее практические последствия чехословацкие представители поняли еще перед концом войны на учредительной конференции ООН в Сан-Франциско, где должны были - без исключения - поддерживать советскую точку зрения. Какая- либо иная точка зрения воспринималась Советской стороной как подрыв союзничества обоих государств, что было для чехословацких политических представителей немыслимо. Сами, таким образом, Чехословакию поставили в такую ситуацию, в которой все менее возможно было воспринимать ее в качестве суверенного государства. Германия, практически без исключения, и в послевоенные времена воспринималась как смертельная угроза чехословацкой безопасности и независимости, тогда как Советский Союз -  как единственная защита от нее. Поэтому беспрекословное исполнение всех Советских пожеланий и приказов во всех обстоятельствах стало принципиальным убеждением номер один чехословацкой внешней политики. Чехословацкие руководители, таким образом, сами ввели страну в ситуацию, когда было очень тяжело воспринимать Чехословакию как самостоятельное государство. Бесспорное доказательство этой ситуации – событие, которое произошло в июне 1947 г., на парижской конференции о дистрибуции массивной американской помощи, где чехословацкое правительство под советским давлением единогласно отказалось участвовать в плане Маршалла восстановления Европы, несмотря на то, что за несколько дней перед этим правительство единогласно  одобрило чешское участие.[7] Западные дипломаты знали об этой добровольной зависимости Чехословакии от СССР, но, несмотря на это, наиболее предусмотрительные из них подчеркивали в своих дипломатических сообщениях, что внутриполитическая ситуация в Чехословакии отличается от других стран, постепенно входивших в сферу советского контроля, что демократия здесь еще не потеряна окончательно. Поэтому западные державы должны  в максимальной мере проявлять интерес к ее судьбе. Происходило это с переменным успехом, особенно, когда чехословацкие руководителиотталкивали запад от приветственных жестов как своим односторонним просоветским поведением во все более поляризованной атмосфере начала холодной войны, так и усиливающейся пропагандистской кампанией в левой печати, направленной особенно против Соединенных Штатов, а также своей неохотой платить финансовую компенсацию западным владельцам имущества, национализированного осенью 1945 г.[8]
            Фактом является то, что односторонняя ориентация чехословацкой внешней политики союзничества с Советским Союзом принималась чехословацкой общественностью, в большинстве случаев, положительно. По всей вероятности, здесь сыграли роль терпкие реминисценции на ''мюнхенскую измену'' в 1938 году и некритическое восхищение ''красноармейскими освободителями'' и маршалом Сталиным. Брутальный репрессивный характер советской тоталитарной системы, который был ничуть не лучше недавно побежденного нацистского режима, мало кто допускал (и припоминать его было табу). Более того, многие люди жили в иллюзии, распространенной еще в военные времена Эдвардом Бенешом (к ним принадлежало и большинство западных политиков во главе с Франклином О. Рузвельтом), что Советский Союз находится в периоде перерождения и становится более демократичным или, во всяком случае, более открытым.[9]
            Что касается внутриполитической ситуации, в первую очередь, надо подчеркнуть, что Чехословацкая Республика в действительности не была восстановлена в до - мюнхенских границах, хотя чехословацкие представители во главе с Эдвардом Бенешем пытались такую иллюзию создать. Впрочем, сам Эдвард Бенеш, в значительной мере, позаботился о том, чтобы Закарпатская Украина, без того, чтобы кто-либо поинтересовался мнением ее населения, была аннексирована Советским Союзом без единого протеста со стороны чешских и словацких политиков.
            Потеря Закарпатской Украины не была единственной причиной основательного изменения этнической структуры возобновленного, хотя и обрезанного государства, потерявшего свой многонациональный характер, потому что доминантное положение в нем заняли два славянских народа, чехи и словаки. Эта ''пурификация'' (очищение) была достигнута насильственным путем. Большинство еврейского сообщества стало жертвами холокоста. За введение извращенных нацистских расистских теорий в еще более извращенную практику заплатило жизнью не менее четверти миллиона еврейских граждан до - мюнхенской Республики. Нацисты истребили и большую часть первоначального цыганского этнического населения синтов и ромов.[10] После войны из Чехословакии были насильственно выселены почти три миллиона судетских и карпатских немцев. В первой фазе, в течение так называемого ''дикого выселения'', не обошлось без кровавых эксцессов, которые не в одном случае (Пржеров, Усти на Эльбой, Постолопрты) были делом рук вооруженных сил возобновленного государства.[11] Такие обширные демографические изменения не могли не оказать негативного влияния не только на экономическую, но и на социальную и культурную жизнь послевоенной Чехословакии.
            Так же сомнительной, как возобновление Чехословакии в до-мюнхенских границах, была и возобновленная довоенная парламентская и плюралистическая демократия. Хотя чехословацкие (в особенности чешские) политики после войны часто заклинали континуальностью возобновленного государства с довоенной республикой, в действительности Чехословакия стала совершенно иной страной, построенной сознательно и намеренно на иных основаниях.[12] Произошло это из-за убеждения большинства чешских политиков. То, что надо изменить облик государства, еще во время войны неоднократно высказывало в своих программных заявлениях местное движение сопротивления. И президент Бенеш после возвращения в Прагу 16 мая 1945 заявил, что ''с необходимостью перемен дома мы все, конечно, с самого начала, бесспорно, согласились и приняли их''.[13]
            Образование Национального Фронта чехов и словаков, который узурпировал политическую власть в возобновленной Чехословакии и не допускал возникновения парламентской оппозиции, происходило в прямом противоречии с общепринятыми принципами действующей демократии как политической системы, и, одновременно, было подавлением основных гражданских прав, а именно - права на  объединения. Временное Национальное собрание ни в коемслучае не было избрано демократическим парламентом, оно было, всего лишь, собранием делегированных представителей отдельных политических партий, объединенных в Национальном Фронте в заранее договоренном процентном соотношении. Целая политическая система ''третьей'' республики заключалась в монополизации политической власти партиями Национального Фронта, в котором не могли ничего изменить даже ''свободные'' выборы в 1946 г., потому что деятельность остальных политических партий не была разрешена.[14] Отсутствие оппозиции усугублял и тот факт, что ряд основных принципов традиционной демократической системы считался табу:  кроме политической оппозиции - отсутствие парламентскoго  и общественнoго контроля и критики Национального Фронта и его программы. Политические партии Национального Фронта также договорились, что не допустят критики Советского союза и Эдварда Бенеша.
            ''Демократическая'' часть в революции, однако, отсутствовала, потому что принятые революционные изменения были, в действительности, антидемократическими. Возникающая система, для которой, опять-таки благодаря влиянию коммунистов, укоренилось название ''народная демократия'' (то есть ''власть народа''), под этим девизом еще более подавляла принципы демократии. Новые органы народного управления не были демократично избранными представительными органами, так как установились совершенно стихийно и самозванно в последние военные и первые послевоенные дни. Неудивительно, что поддержку в них видели, прежде всего, коммунисты, которым укрепление компетенций органов народного управления явно казалось исполнением старого большевистского девиза ''Вся власть советам!''.
            В связи с тем, что программа правительства Национального фронта была почти целиком делом рук коммунистов или, по крайней мере, отвечала их интересам, и ее практическое использование приносило наибольшие выгоды именно коммунистической партии (КПЧ в Чехии, КПС в Словакии),  численность этих партий увеличилась в первом послевоенном году на один миллион человек. К тому же, коммунисты ловким продвижением ''народного единства'' приобрели доминантное положение во всех областях общественной жизни,  в некоторых общественных организациях, прежде всего - Революционном Профсоюзном Движении (РДП), Союзе чешской молодежи (СЧМ), Обществе чешских партизан. Создание этих массовых организаций опиралось на договор времен сопротивления о том, что партии воздерживаются от того, чтобы снова организовывать собственные партийные организации по интересам, которые должны были , наоборот, организовываться надпартийно, в масштабе целой страны в духе ''народного единства''. Принцип организационного единства создал из этих массовых организаций исключительно важную политическую и общественную силу, в результате чего произошла борьба между политическими партиями за политическую власть над ними  или приобретение основных позиций в их рядах.
            Особенно РПД (Революционное Профсоюзное Движение), в котором было свыше двух миллионов членов, под влиянием коммунистов становилось значительной политической силой, однако остальным политическим партиям в первые послевоенные годы удавалось помешать намерению коммунистов включить эту организацию в Национальный Фронт.
            Особенностью возобновленной Чехословакии была асимметричная модель внутренней системы управления с отдельными органами для Словакии, Словацким Национальным Советом и обществом поверенных. Положение Словацкого Национального Совета и Словакии, в общем, было итогом компромисса, принятого в Москве. Не между отдельными словацкими политическими силами, а между ними в целом и московским представительством КПЧ с одной стороны и чешскими членами Национального Фронта с другой стороны. Окончательную структуру было невозможно сопоставить со  стандартной схемой упорядочения национальных отношений, потому что это уже  не была ни автономия, ни федерация.[15] В Чешских землях после освобождения вскоре распустили Чешский Национальный Совет, притом не осуществились многократно  повторенные обещания, что в правительство будут включены представители местного освободительного движения.
            Экономическая программа правительства Национального Фронта была предрасположена, по существу, к социализму, к которому в своих программах склонялись четыре из шести политических партий,  входящие в него, хотя представления о социализме существенно отличались, часто оставались неясными и ограничивались эфемерной идеей социально справедливой системы. Естественно, что коммунисты открыто не пропагандировали тогдашнюю модель советского сталинского тоталитарного коммунизма, однако тактически говорили о специфическом чехословацком пути к социализму без диктатуры пролетариата и революционного насилия. Социальные демократы говорили о демократическом социализме, основанном на существовании коллективного владения производством, малом и среднем предпринимательстве, земельных реформах и широком социальном обеспечении. И национальные социалисты не имели ничего против национализации крупной промышленности и природных ресурсов. Даже ''несоциалистические'' партии (народники в Чехии и демократы в Словакии) не возражали против неизбежных социальных реформ. Сам президент Бенеш неоднократно подчеркивал свою приверженность к ''социализированной демократии'', хотя остается вопрос, что именно он представлял под этим термином и шла ли речь  о конкретном представлении или о просто медиальной формулировке.
            Склонность значительной части чешского и словацкого общества к социализму (в какой-либо форме) имела, естественно, целый ряд причин, и не была необычным явлением в послевоенной Европе. Она отражала общее движение политического маятника влево под влиянием опыта с европейским фашизмом, осознаваемым как кивок направо. Свою роль в этом процессе сыграл злополучный опыт кризиса тридцатых годов, опыт мюнхенского кризиса и освободительного движения, а также некритическое отношение к Советскому Союзу и Красной армии, которым приписывалась наибольшая заслуга в победе во Второй мировой войне.
            Решающим шагом правительства Национального фронта к социализму было проведение системных изменений в экономике и в имущественных отношениях путем обширной национализации, которой не было равных в Европе того времени. Президентские декреты Эдварда Бенеша о национализации, изданные в конце октября 1945 г. (у самого Эдварда Бенеша было много претензий к огромному масштабу национализации в проектах, предложенных ему правительством)[16], означали перевод решающих структур экономического сектора из частного владения в государственное, так как касались всех банков и страховых компаний, ключевой промышленности, шахт, рудников и остальных предприятий,   имеющих более чем 500 работников. Если включить в общее количество и предприятия бывших немецких владельцев, которые были национализированы еще перед этим, то речь шла о 100 предприятиях с 61 % работников в промышленности и 70 % в промышленном производстве.[17] Преобладающий  энтузиазм совершенно заглушал предостережения и опасения будущих трудностей и иллюзорных экономических результатов работы национализированной промышленности. Впоследствии опасения за приоритет позиции национализированного сектора, его естественная склонность к ограничению экономической конкуренции и предпринимательства оказались обоснованными, как и непрофессиональное и административно сложное управление. Позднее национализированный сектор определял хозяйственно развитие, создавал новые отношения, организацию и систему экономического управления, основывая новый стиль плановой экономической системы. Помимо этого, здесь все еще существовал частный сектор и мелкое производство, которым пришлось приспособиться к новым условиям. 

            И первый этап послевоенной земельной реформы прошел с большими переменами в земельной собственности. Реформа происходила путем обширной конфискации земли и земледельческих предприятий, принадлежавших немцам, венграм, коллаборационистам и предателям. Впоследствии  все это распределялось между крестьянами и безземельцами. Таким образом, было экспроприировано почти три миллиона гектаров земли. Почти 1 миллион 200 тысяч гектаров этой земли получили крестьяне в частное владение.[18] Первый этап земельной реформы, в первую очередь, отразился на отношениях в чешской пограничной зоне, где находилось наибольшее количество конфискованной земли выселенных граждан немецкой национальности. Туда переезжали жить также и словаки, неудовлетворенные малым масштабом земельной реформы в Словакии.[19]
            Акцент на социальную политику и практические действия правительства Национального Фронта положительно отразились на том, что переход с военной на мирную экономику не сопровождался массовой безработицей, однако были и негативные последствия долговременного характера. Значительная финансовая нагрузка  на предприятия, которые не смели увольнять с работы даже совершенно ненужных работников, было причиной высоких потерь. Негативные длительные последствия имели и дальнейшие социальные меры, касающиеся зарплат. В связи с денежной реформой в 1945 г. зарплаты были изменены.  Общей тенденцией для  этих изменений было увеличение заработной платы неквалифицированным рабочим в ущерб квалифицированным, усреднение тарифов и заработка, то есть зарплатное нивелирование.
            Несмотря на то, что объем производства все еще находился на уровне половины от предвоенного времени, а эффективность и продуктивность работы была все еще низкая, правительство приняло ряд социальных мер (пособие на детей, рождественские пособия, продолжение времени отпуска), которые хоть и были финансовой нагрузкой для государства и предприятий, но, одновременно, укрепили социальную поддержку нового режима. Для социально слабых слоев, которые связывали улучшение своего  социального положения с социализмом, все это символизировало появление на политической сцене новых сил, дальнейшее укрепление позиций левых партий, особенно коммунистов.
            Обещание скорого построения социально справедливой „социализирующей демократии“ заинтересовало особенно рабочих, крестьян, мелких предпринимателей, государственных работников, часть интеллигенции, а также, в большой степени, и молодое поколение. Речь идет о социальных группах, которые после войны активно вступили в политический процесс как члены, симпатизирующие, а также - как избиратели обновленных политических партий. Эти люди были социальной и многочисленной базой всех политических партий, хотя количество участников этих групп в отдельных партиях было различно. Запросы и потребности этих групп естественно становились центром внимания правительства, политических партий и общественных организаций.
            Заинтересованность в скором осуществлении социальных обещаний стала одним из самых важных двигателей послевоенной политики и одним из главных требований общественности. Социальная политика и ее содержание были, помимо основных державных вопросов, одним из важнейших источников напряжения между политическими партиями, причиной общественных волнений и  беспокойств. Недоверчивые и критические голоса относительно экономических изменений, начавшихся после войны, и некоторых нереальных социальных обещаний не были выслушаны, а коммунисты их априори отвергали как вражеские. Такая же ситуация была и с периодическими изданиями, ведущими полемику с революционно-левым и коммунистическим пониманием культуры (напр. Горизонты (Obzory), Критический еженедельник (Kritický týdeník), Сегодня (Dnešek)). Большого откликане получило и определенное чувство разочарования от лихорадочного послевоенного времени, вызванное особенно судебными эксцессами, в которых, ради разрешения политических и собственных проблем, злоупотребляли нормами   ретрибуционного правосудия, существовавшего для наказания немцев, коллаборационистов и предателей. Не говоря уже о том, что само по себе внесение института политического процесса в чехословацкую юстицию для будущего станет зловещим прецедентом.
            В общем, можно сказать, что чешская и словацкая общественность приняла программу управления Национального фронта не только с пониманием, но и с энтузиазмом. Первый год после освобождения, практически, никто не осознавал, какую опасность скрывает в себе ограничение принципов демократии в политической жизни и внедрение социалистических принципов в экономику. В атмосфере радостного энтузиазма от заново приобретенной, хотя и несколько ограниченной свободы, терялись критические голоса, и казалось, что путь ведет навстречу светлому будущему. Однако весь механизм работы политической и экономической системы уже содержал в себе элементы, обуславливающие, что ''третья'' республика станет коротким промежуточным этапом перед наступлением тоталитаризма, так же, как это случилось со ''второй'' республикой.
            Факт, что большую часть чехословацкой территории освободила Красная армия, бравурно использовали чехословацкие коммунисты в своей пропаганде. Все границы переходило то, что в своей печати коммунисты неоднократно – особенно в конце 1947 и в начале 1948 гг. – делали акцент на самоотверженном советском героизме в противовес мнимому американскому нежеланию оказать помощь при восстании в Праге. Американская сторона не смогла адекватно реагировать на эти неправдивые нападки; на процесс рассекречивания союзнических документов 1945 г. потребовалось больше времени, чем его оставалось чахнущей чехословацкой демократии. Стремление опубликовать роковой обмен депешами между Эйзенхауэром и Антоновым до выборов, назначенных на май 1948 г., и таким образом эффективно укрепить позицию Запада и особенно Соединенных Штатов, оказались, так же, как и серия иных проектов с похожей целью, плохо спланированными.[20] Искаженная коммунистическая интерпретация, до тех пор успешно игравшая на струне мюнхенской травмы, искусно нарисовала картину предательского Запада, равнодушно смотрящего на окровавленных воинов, сражающихся на пражских баррикадах, и не ударившего палец о палец, чтобы оказать им помощь.
            Эта легенда сплеталась с Ялтинским мифом, целенаправленно культивированным коммунистами, и утверждала, что державы уже в феврале 1945 г. определили Чехословакию в советскую сферу, и что поэтому от Запада и в будущем нельзя было ничего ожидать. И что единственной действительно рациональной политикой является обеспечение как можно более выгодной позиции под крылом Советов.[21] В то время, как американское и британское представительства в Праге опровергали в своих заявлениях эти сказки, президент Эдвард Бенеш вышеупомянутые легенды, наоборот, закрепил в своих мемуарах осенью 1947 года. В мемуарах он утверждал, что передача Чехословакии в сферу советского влияния  произошла, вероятно, уже осенью 1943 г., на первой конференции ''большой тройки'' в Тегеране.[22] Когда в ноябре 1947 г. на съезде социал-демократов эти необоснованные домыслы, со смаком, повторял Зденек Фирлингер, британские ведомства искали подтверждение их недостоверности ad fontes.  Однако они колебались с подачей официального опровержения, боясь, чтобы в результате не была ослаблена позиция Эдварда Бенеша, в котором британское правительство все еще видело главный действенный барьер от коммунистического наступления.[23]
            Истина в том, что одну из наиважнейших причин того, что в защиту чехословацкой демократии в критические дни февраля 1948 г. выступило всего лишь несколько тысяч пражских студентов, надо искать именно в мифах о предательском Западе и всегда дружелюбном и охотно помогающем Советском Союзе.
            В связи с этим, конечно, напрашивается вопрос,  не было ли возможное решение Эйзенхауэра о продвижении армии Пэттона дальше на Прагу, несмотря на желания советского руководства, ключевым историческим моментом, который мог более чем что-либо другое предотвратить ''скольжение'' Чехословакии за железный занавес и предопределенный приход коммунистов к власти. О том, что так не случилось, жалело  уже в то время большинство общества, ориентированного на Запад, и, наверное, даже спустя 60 лет человек, симпатизирующий Западу и интересующийся современной историей, не может остаться равнодушным, когда представляет американских бойцов на пражских улицах в мае 1945 года. Уже в 1945 г. американские генералы мысленно задавали себе вопрос о возможности альтернативного течения завершительных операций. Особенно Джордж С. Пэттон, который хоть и жалел, что не добыл лавры при освобождении важной метрополии,[24]но главным источником его решимости дойти до Влтавы и ''послать к черту'' русских с их протестами была его антипатия по отношению к большевистскому экспансионизму и симпатия к Чехословакии. Пэттон встретился с Эйзенхауэром 1 августа 1945 г. во Франкфурте-на-Майне и после ужина, во время разговора, который длился несколько часов,  они обсуждали, кроме прочего, вопрос, что мотивировало главнокомандующего, когда он остановил 3 армию на подходе к Влтаве, хотя разведка уже приближалась к Праге. Эйзенхауэр объяснял свое решение, так же, как и свой предыдущий приказ об остановке 1 и 9 армии, мнимым договором, заключенным в Тегеране, где, мол, Черчилль – ожидая, что союзники, даже в маловероятном случае успешной высадки на континенте, не смогут подступить далее, чем к Рейну – убедил Рузвельта согласиться, вместе попросить Сталина, чтобы русские освободили Берлин и Вену, а как демаркационную линию им предложат линию приблизительно в 150 км на запад от Берлина. Когда весной 1945 г. союзники успешно продвигались на выход, и Черчилль просил Эйзенхауэра  занять Берлин (и Прагу), Айк будто бы ответил, что это вина Черчилля, что демаркационная линия находится там, где находится. Хотя это было действительным только в той мере, в какой Черчилль имел заслуги в отложении инвазии во Францию – во-первых, из-за опасений в ее результатах (после опыта с отступлением с континента весной 1940 г. и неуспешными результатами в Дипп два года спустя), а во- вторых, из-за желания продвинуть свою средиземноморскую стратегию. В Ялте, в феврале 1945 г. – когда Красная армия уже стояла на Одере, между тем как западные союзники все еще не перешли Рейн, были установлены оккупационные зоны в Германии, причем южная граница советской зоны вела от южного ашского мыса далее на запад. Даже возможность овладеть Берлином, что, безусловно, было самой престижной военной целью, не привела наивысшее американское командование к решению продвигаться любой ценой как можно дальше на восток, завоевывая, таким образом, территории, которые, согласно с этими реальными ялтинскими договорами об оккупационных зонах, все равно придется оставить. Быстрое продвижение союзников через Германию в конце марта и в течение апреля в сочетании  с сосредоточением немецкой обороны, в особенности на стратегической линии на восток от Берлина, наконец-то, заставило американское командование дать приказ к наступлению к Эльбе, далее на юг, а также на территорию Чехословакии. Надо сказать, что демаркационную линию начертил именно генерал Эйзенхауэр в переписке с генералом Антоновым, и при этом, никакие предшествующие договоры ему не связывали рук.
            Генерала Пэттона, во всяком случае, объяснение Эйзенхауэра не сбило с толку: '' Я думаю, что это было большой ошибкой со стороны Айка, потому что, если бы мы заняли территорию вплоть до реки Влтавы и Берлин, то мы могли бы спасти большую часть аграрной Германии и предотвратить то, что историки, по-моему, однажды назовут ужасным преступлением и большим ущербом престижу. То, что мы дали возможность русским забрать два ключевых европейских города, Берлин и Прагу''.[25] Кажется, что и сам Эйзенхауэр, со временем, начал воспринимать свое решение запретить Пэттону дальнейшее наступление на Прагу, как проблематичное, так как, отвечая, не защищался стратегическими причинами (а перед Пэттоном не защищался даже своим уважением к советским пожеланиям), а, наоборот, старался свалить ответственность за роковое решение на других (перед Пэттоном - не случайно - на англичан).
            Если взять во внимание уже принятую программу нового Чехословацкого правительства, то, конечно, является спорным, могло ли освобождение Праги и большей части чешской котловины затормозить коммунистическое наступление. С большей определенностью можно констатировать, что КПЧ, в таком случае, оказалась бы в довольно трудной ситуации. На пропагандистском уровне партия бы не имела в руках тезис о том, что Запад всегда, когда Чехия нуждается в поддержке, оставляет ее в тяжелой ситуации. К тому же, успех КПЧ на выборах 1946 года был бы, безусловно, меньшим, так как благодарность ''Красной армии- освободительнице'', несомненно, отразилась бы на реальных результатах путем голосования за КПЧ.
            В связи с тем, что большая часть территории ЧССР была освобождена Красной армией, а коммунисты и социал-демократы, вскоре после освобождения, начали компанию за то, чтобы из западной Чехии ушли американцы, большим успехом Бенеша было то, что он в начале декабря 1945 достиг ухода обеих союзнических армий с чехословацкой территории. Позиции американцев были слабые, их популярность у чешского населения также ослаблялась по мере того, как они старались защищать немецкое население от насилия со стороны опоздавших чешских революционеров,[26] с другой стороны присутствие самых различных советских органов на более чем 80 % территории хитро использовали коммунисты для продвижения своих политических целей. Во временном горизонте отзыв войск обеих держав-победительниц уже не кажется таким успехом, потому что реализацию насильственного коммунистического переворота с американскими солдатами на территории государства довольно тяжело себе представить. К сожалению, какое-либо стремление к обеспечению их долговременного присутствия на территории Чехословакии наверняка столкнулось бы с растущим несогласием чехословацких коммунистов и, прежде всего, вошло бы в конфликт с совершенно противоположными пожеланиями американской общественности, которая своим политикам в послевоенные месяцы адресовала однозначное требование: „Bring the boys back home“ (Верните мальчиков домой). Сохранение постоянного американского контингента на территории освобожденного государства всего лишь в роле надсмотрщиков за внутриполитическим развитием не имело, с американской точки зрения, обоснования, и на американской политической сцене на этом никто не настаивал, потому что такое усилие равнялось самоубийству. В этой ситуации соображения об альтернативном историческом развитии заходят в тупик.
            Существенным фактом в процессе постепенного сокращения плюрализма чехословацкого общества, который так отлично помогал правительственным амбициям коммунистов, был процесс этнической гомогенизации, которая, после Холокоста евреев в Чехии, была доведена до конца изгнанием более трех миллионов немцев.[27] Ярослав Кучера, однако, веско аргументирует, что и поведение почти миллионной части немецкого меньшинства, которое в период обостряющейся международной ситуации, не удалось бы выселить, в последующих ключевых перипетиях чехословацкой истории не слишком отличалось бы от большинства чешской популяции, особенно потому, что немцы не имели права голосовать в выборах в 1946 году.[28] А размышлять над тем, что в Чехословакии могло бы остаться трехмиллионное немецкое меньшинство, не имеет смысла: отправку немцев в Германию поддерживала слишком большая часть общественности и достаточное согласие держав уже в 1942-1943 годах. Именно поэтому является весьма спорным тезис о том, что только в связи с выселением ''чехи должны были принимать СССР как своего единственного защитника''.[29] На этой зависимости чехословацкие представители всех разрешенных партий сошлись во мнениях уже во время войны, а за ultima ratio своей политики ее принимали и чехословацкие демократы вплоть до горького конца – буквально до последних часов ограниченной чехословацкой демократии, а в некоторых случаях, и в последующие дни.[30]
             Реальные альтернативные возможности, реализация которых, как минимум, могла затруднить приход коммунистов к власти, можно, по нашему мнению, найти в области чехословацкой внешней политики, которую в военные времена вела чехословацкая репрезентация в эмиграции. Они не носили персональный характер – Эдвард Бенеш, в позиции лидера эмиграционной репрезентации, судя по всему, не имел альтернативы, потому что ни один из его соперников (Годжа, Осуски, не говоря уж об оппозиционных представителях из рядов чешских политиков) не располагал сравнимой легитимностью, репутацией и, наверное, его многосторонней квалифицированностью. Предоставлялись, однако, другие  возможности для его политики, возможности, которые казались, как правило, тем более судьбоносными, чем меньше знал тот, кто интерпретировал реальныешагичехословацких представителей на международной сцене.
            Проектом, который мог Советам существенно осложнить советизацию региона, были планы возникновения конфедерации. Можно, естественно, возразить, что Сталин их реализацию никогда бы не допустил, тем не менее, остается фактом, что, благодаря чехословацкой дипломатии, Сталин не был поставлен в ситуацию, в которой бы противостоял воле всех остальных. Западные представители – конкретно Антони Эден и, в меньшей степени, его американский коллега Кордел Хулл – перестали продвигать создание конфедерации лишь после того, когда на конференции в Москве в октябре 1943 были ознакомлены с уже готовым текстом чехословацко - советского договора. Создать в центральной Европе конфедерацию с Польшей, но без Чехословакии, уже по географическим причинам было невозможно. С британской точки зрения не оставалось ничего иного, чем надеяться, что к договору, как было обозначено в его дополнении, действительно со временем присоединится и Польша. Чехословацкая сторона в переговорах о своей будущей международной позиции   сначала отошла от плана, который не удовлетворял советскую сторону, чтобы вскоре прийти с предложением, которое Москву, наоборот, устраивало максимально. По этому образцу чехословацкие представители потом действовали во всех остальных международных делах, в которых советская сторона была так или иначе заинтересована. С продвижением Красной армии на запад их количество, естественно, росло.
            Несмотря на то, каким результатом закончился,безусловно, сложный план транснационального объединения Чехословакии с Польшей, не остается никаких сомнений, что относительно СССР стало возможным практиковать более самоуверенную политику, по крайней мере, в следующем: в вопросах принципиального характера настаивать на своем мнении – подобно тому, как это было по отношению к западным державам; не пугать Кремль предвестием новой войны – на этот раз между агрессивным Западом и Германией на одной стороне, а СССР и Чехословакией на другой; не пытаться заранее исполнять советские пожелания; не допускать возможные вмешательства во внутренние дела Чехословакии (например, без опасения заменить недисциплинированного посла Фирлингера); и уж ни в коем случае не просить советскую сторону о таких интервенциях (как в случае просьбы Бенеша в декабре 1943, чтобы советская сторона требовала жесткого наказания для провинившихся словаков). Такая политика требовала столько куража, скольким должна была располагать политическая репрезентация   независимого государства, признанного международным сообществом. Только с таким опытом было бы возможно воспротивиться советскому давлению на некоторых исторических перекрестках, особенно тогда, когда Москва требовала от Чехословакии решений, которые – как, например, в случае плана Маршалла – было, с точки зрения государственных интересов, определенно невыгодно.[31]
            Очевидно, что нельзя найти правдоподобную аналогию с польским развитием. В случае с Чехословакией, даже при самой самоуверенной политике чехословацких представителей, не угрожал никакой конфликт, который, хотя бы отдаленно, мог своей интенсивностью напоминать разрыв между Кремлем и польским эмиграционным правительством в Лондоне. Оба государства ставили свое союзничество в течение Второй мировой войны на платформу славянофильских традиций, а не на глубоко закоренелую ненависть, коронованную двумя военными конфликтами в последней четверти столетия. Они не вели между собой принципиальный спор из-за десятков тысяч квадратных километров, а   их взаимные отношения не были обременены по вине советской стороны, расстрелявшей тысячи офицеров, как это было в польском случае.   Наоборот, практически в то же самое время, когда ликвидационные взводы НКВД исполняли свое страшное преступление, из Советских лагерей были выпущены первые чехословацкие солдаты – чтобы могли воевать против Гитлера. Дисгармоничные моменты чехословацко-советских отношений, как, например, ликвидация Чехословацкого посольства в Москве в декабре 1939 года, можно, в сравнении с перечисленными советско-польскими конфликтами, считать банальными. Особенно, когда острые воображаемые углы еще перед 22 июня 1941г.  были зашлифованы, благодаря таким шагам, как прием миссии   Пики в Москве и транспортировка освобожденных чехословацких солдат на Средний Восток весной 1941 года. Таким образом, сравнение чехословацких и польских отношений с СССР, может служить только неудачным примером компаративных методов историографии, когда не соблюдается основной принцип – что сравнивать можно только сравнимое.
            При более критическом исследовании не устоит даже возражение о возможном присоединении Словакии к СССР. Между словаками и Советским Союзом не существовало ни этнического родства, как у жителей Закарпатской Украины и украинцами, а еще менее  - какой - либо исторической взаимосвязи наподобиe сосуществования в одной империи (например, Прибалтика). Возбудить спонтанное давление для присоединения к СССР было бы гораздо сложнее, чем на Закарпатской Украине. Ничто не свидетельствует о том, что Сталин хотел вступить в подобную авантюру, особенно если учесть, что в течение всего 1945 года он хотел сохранить определенный кредит доверия в глазах западных представителей, а Чехословакию, до определенного времени, хотел поместить в витрину своих достижений.
            Даже если бы все было наоборот, еще большая советская агрессия могла бы сработать как доказательство того, что Москва в землях центральной и восточной Европы не собирается сотрудничать ни с кем, кто не находится в зоне ее влияния. Представители западных держав могли бы начать осознавать этот факт раньше, а не несколько месяцев спустя после конференции в Ялте. Они могли бы включить этот факт во внешнеполитическую аналитику раньше, чем в 1946 году  и исходить из этого факта при подготовке концепции своей политики по отношению к Советскому Союзу раньше, чем в 1947 – 1948 годах.[34] К тому же, и сама Чехословакия  могла бы извлечь из такого развития - снова подчеркиваем, что неправдоподобного – принципиальные выгоды. Правда, в этом случае, и в первые три послевоенные года, Чехословакия не спаслась бы от ''концентрированного сталинизма''.[35]   Однако чехи могли бы в последующие десятилетия, так же, как поляки и венгры, воспринимать коммунистический режим как нечто импортированное, что не возникло из внутренних источников и по воле избирателей, (которые, в действительности, достаточно ясно выразили свое мнение на относительно свободных выборах 1946 года) и против чего при каждом удобном случае  необходимо громко протестовать.    
            С одной стороны, совершенно ясно, что к обновлению республики привела победа союзников над государствами Осы, с другой стороны, также бесспорным является то, что на большую часть территории Чехословакии в качестве освободителей вступили войска Красной армии. Нельзя подвергнуть сомнению факт, что на нашей территории погибло почти 140 000 советских солдат.[36]  Однако это ничего не меняет в том, что под советским руководством, особенно под руководством самого Сталина, Красная армия несла в земли восточной и центральной Европы не только освобождение от нацистской тирании, но также немедленное или немного отложенное подчинение большевистской тирании. По понятиям Сталина, советская сфера влияния доходила туда, куда ступила нога советского солдата. Чем больше его солдат погибло при освобождении той или  иной территории, тем большую благодарность он мог требовать от людей или правительств этих земель. По его мнению, которое еще долго сохранялось в коммунистической идеологии и историографии, значение победы измерялось числом жертв, которое потребовалось для победы. А так как Советский Союз в течение Второй мировой войны понес наибольшее количество жертв как человеческих, так и материальных, то имел и больше заслуг в  победе. Не подвергая сомнению , что на восточном фронте воевала большая часть немецкой армии (в некоторых фазах почти три четверти воинского состава), мы должны констатировать, что в глобальной войне, каковой Вторая мировая война, без сомнения, была, западные союзники с многократно меньшими потерями истребили почти такое же количество вражеских солдат, как и Красная армия. Поэтому, вместо обсуждения количества павших следовало бы скорее выразить прискорбие, что было столько жертв, сомнение в том, действительно ли их было необходимо столько. Необходимо выразить благодарность за освобождение от нацистского порабощения, но одновременно надо сказать, что  за свободу, полученную таким способом, было дорого заплачено – как количеством павших солдат, так и последующим политическим развитием, которое Чехословакии  принесло освобождение с востока .
 


[1] Срв. КАРНЫЙ, Мирослав – МИЛОТОВА, Ярослава (изд.): Политика протектората Рейнхарда Гейдриха, Прага, Печатная, издательская и агитационная служба 1991, стр. 18-20; КУРАЛ, Вацлав: Вместо сообщества конфликт! Чехи и Немцы в Велико-Германской империи и путь к выселению (1938-1945),  Прага, Институт международных связей 1994, стр. 169-172. То, как такое ''выселение'' происходило, можно представить на основании '' окончательного решения еврейского вопроса'', в рамках которого также сначала говорили о ''выселении'' еврейского населения на восток. Практически - это было только временным шагом к системе лагерей истребления.
[2] Смотри напр. РОБЕРТС, Жофрей, Войны Сталина (Сталинские войны). От мировой войны к холодной войне (1939-1953), Прага, ББ Арт 2008, стр. 104, 372 и прочее
[3] Утверждение, что западные Союзники с этим принципом Сталина ''тихо соглашались'', и что именно так случилось в Ялте (смотри напр. МАРЙИНА, Валентина В: Советские и чехословацкие коммунисты целятся на Прагу. Разработка общего политического алгоритма в гг. 1944 –1945, ''Исторический журнал'', 1998, № 4, стр. 607-613), в лучшем случае дисскутабельно
[4] К данному – МАРК, Эдуард (Mark, Eduard): Revolution By Degrees: Stalin´s National-Front Strategy For Europe, 1941–1947, Cold War International History Project – Working Paper No. 31, Washington, DC, February 2001. На примере Венгрии разработал тему постепенной советизации BORHI, László: Hungary in the Cold War, 1945–1956: between the United States and the Soviet Union, Budapest – New York, Central European University Press 2004. А также смотри БОРГИ, Ласло (BORHI, László): Демократический эксперимент или брутальная советизация? Венгерская дорога к коммунизму 1945-1948, в: История и современность, 2007, № 7, стр. 40 -43
[5] ДЕЙМЕК, Индржих: Чехословацкая заграничная политика 1939-1945 (цели и итоги), в: ЗУДОВА/ЛЕШКОВА Златица – ГОФМАН, Петр: Чехословацкая военная заграничная служба в гг. 1939-1945, УСД АВ ЧР 2008, стр. 124 – 152; 151- 152
[6] Доказательство того, что интерес достиг высшей степени – миссия нового посла Пирсона Диксона (Pierson Dixon) с личным посланием министра иностранных дел Эрнетса Бевина для президента Бенеша с предложением распространенной помощи в критическом промежутке времени в начале 1948 г. Смотри подробнее СМЕТАНА, Вит: Old Wine in New Bottles? British Policy towards Czechoslovakia, 1938–39 and 1947–48, в: CORNWALL, Mark – EVANS, R. J. W. (eds.): Czechoslovakia in a Nationalist and Fascist Europe, 1918–1948, Proceedings of the British Academy, Oxford, Oxford University Press 2007, s. 143–167; 163–164; смотри также  ПРЕЧан, вилгельм: Февральский переворот 1948 в Чехословакии в международном контексте. Непосредственные и долговременные последствия. БЕНЕШ, Зденек – КОВАЧ, Душан – ЛЕМБЕРГ, Ганс: Поиски достоверности в бурных временах. Чехи, Словаки, Немцы и международная система в первой половине 20 века. Прага, Albis International 2006, стр. 345-413; 404-413. Йиндржих Деймек, к сожалению , миссию Диксона очень дезинтерпретирует . Смотри ДЕЙМЕК, Индржих: Эдвард Бенеш Политическая биография чешского демократа. Часть вторая. Президент республики и вождь народного (движения) сопротивления, Прага, Каролинум 2008, стр. 657-658..
[7] Сравни именно ТУМА, Олдрих (Tůma, Oldřich): Die Grenzen der Tschechoslowakischen Aussenpolitik nach dem Zweiten Weltkrieg am Beispiel des Marschallplans/ Пределы чехословацкой внешней политики после Второй мировой войны на примере плана Маршалла, в: : An der Bruchlinie. Österreich und die Tschechoslowakei nach 1945/На границе миров Австрия и Чехословакия после 1945 г., Wien, Studienverlag 1998, стр. 17-26/389-398
[8] К политике Запада сравни СМЕТАНА, Вит: Неудачи и проигрыши. Об ограничениях американской и британской политики относительно Чехословакии в 1947-48 гг., в:  Февраль 1948 в Чехословакии: Наступление коммунистической тоталитарной системы и изменения в обществе, сборник выступлений на конференций (в печати). К вопросу о вознаграждении за национализацию смотри подробно КУЛИК, Ян:  До последнего пенни, Прага, Каролинум 2007, стр. 134-242.
[9] Иллюзии, что коммунистический режим мог быть ''демократичным'', ''открытым'' или ''с человеческим лицом'', потом переживали в чешской общественности в течение десятилетий, и с их остатками можно встретиться до сих пор.
[10] Сравни НЕЧАС, Цтибор, Холокост чешских Ромов, Прага, Простор 1999.
[11] К проблематике выселения немцев сравни напр. СТАНЕК, Томаш: Выселение немцев из Чехословакии 1945-1947 г., Прага, Академия – Наше войско 1991; КУЧЕРА, Ярослав: Выселение или изгнание? Судетские немцы в Чехословакии в 1945-1946 гг., Прага, H & H 1992.
[12] ПЕРНЕС, Иржи: Континуальность и дисконтинуальность в развитии третьей республики, в КОКОШКОВА, Зденка – КОЦИАН, Иржи – КОКОШКА, Станислав: Чехословакия на границе двух эпох несвободы. Сборник конференции к 60 летней годовщине конца Второй мировой войны, Прага, Национальный архив - ÚSD AV ČR 2005, стр. 139 – 144; 140.
[13] Выступление президента республики Доктора Эдуарда Бенеше на Староместской площади в Праге 16 мая 1945, b. m., b. d. [Прага, 1945], стр. 10
[14] Исключением были две эфемерные политические партии в Словакии – социально демократическая Партия труда и христианско-социальная Партия свободы
[15] ЛИПТАК, Любомир (LIPTÁK, Lubomir): Словакия в 20 веке, Братислава, Каллиграм 1998, стр. 251.
[16] Сравни КУКЛИК, Ян: Словакия в 20 веке, Братислава, Каллиграм 1998, стр. 251
[17] ПЕРНЕС, Я.: Континуальность и дисконтинуальность в развитии третьей республики, стр. 142
[18] Там же
[19] Земельная реформа происходила в Чехословакии иначе – в Чехии она касалась 28 % земледельческой земли, а в Словакии неполных 9 %, потому что предполагаемое выселение граждан венгерской национальности не произошло
[20] Документацию к данной теме смотри NARA, RG 59, Department of State Decimal File 1945–49, box 3324; а так же Library of Congress, Steinhardt Papers, box 57, Письмо Брюинза Стейнхардту, 23.1.1948, box 58, Письмо Вилиамса Стейнхардту, 23.1.1948, Письмо Ведлера Стейнхардту, 30.1.1948
[21] Силу и экспансивность этого мифа подробно анализировал уже СТРАНСКИЙ, Ян: East Wind over Prague, New York, Random House 1951.
[22] БЕНЕШ, Едвард: Воспоминания: От Мюнхена к новой войне, новой победе., Прага, Орбис 1947, стр. 376-377.
[23] TNA, FO 371/65787, N 14836/12/12, Письмо Румбольда (Rumbold) Хэнки (Hankey), 27.11.1947, N 14837/12/12, сообщение К.М. Томаса из научно-исследовательского отделения Foreign Office для Hankey, 22.12.1947, Письмо Хэнки Румбольду в Прагу, 2.1.1948. К предыдущей проверке неправдивости мифа о Ялте смотри FO 371/65785, N10136/12/12, Письмо Румбольда Хэнки, 23.8.1947, Письмо Хенки Хоутри (Hawtrey) из Министерства авиации, 3. 9. 1947; FO 371/65786, N 11137/12/12, Сообщение Хоутри для Хэнки, 11.9.1947, Письмо Хэнки Румбольду в Прагу, 27.9.1947
[24] О том, что причиной горечи Пэттона по поводу того, что Эйзенхауэр не разрешил ему идти на Прагу, кроме политических мотивов было сожаление, что его имя не очутилось в газетных заголовках, пишет, немного с насмешкой, генерал Омар Бредли. BRADLEY, Omar N. – BLAIR, Clay: A General’s Life. An Autobiography by General of the Army, New York, Simon and Schuster 1983, стр. 433.
[25] Library of Congress, Washington, D.C., George S. Patton Papers, box 3, Дневник Пэттона, март-декабрь 1945 г., запись – 1 августа 1945 г.
[26]О различных проблемах американского присутствия в Чехословакии в 1945 г. смотри, лучше всего: ВИНТЕРС, Стэнли (Winetrs Stenley): Американскими глазами. Оккупация западной Чехии в 1945 г., в: История и современность, 2003, № 6, стр. 32-36.
[27] РУПНИК, Жак: История Коммунистической партии Чехословакии. От самого начала до захвата власти, Прага, Academia 2002, стр. 196, 260
[28] КУЧЕРА, Ярослав: Нежелательные соотечественники: Чехословакия после неуспешного выселения немцев, в: Современная история, 2008, № 2, стр. 304-317
[29] БЛАЙВ, Мерил (Blaive Muriel): Потерянный шанс. Чехословакия и 1956 год, Прага, Простор 2001, стр. 261.
[30] Точнее смотри ПРЕЧАН, В.: Февральский переворот 1948 в Чехословакии в международном контексте, стр. 385-386, а также смотри: КАПЛА, Карел: Пять статей о феврале, Брно, Doplněk (дополнение) 1997, стр. 349
[31] Ближе смотри СМЕТАНА, Вит: Под крылом Советов.  Могла Чехословакия избежать ''скольжения'' за железный занавес? В:  Современная история, 2008, № 2, стр. 274-302
[32] Cм. напр. Бруегел, Еханн Волфганг: На окрай Мастнего книги о взнику студене валкы,  in: Сведецтви, 1981, č. 64. s. 840; см. также: ČSSVDJ, sv. 2, Увод, s. 13
[33] Этот тезис повторно прозвучал во время дискуссий на конференциях, которые проводились по поводу юбилея подписания Мюнхенского соглашения в Министерстве иностранных дел ЧР 24 – 25.10. 2003 и в Сенате Парламента ЧР – 22 – 23.2008.
[34] См. напр. Гэддис, Джон Льюис (GADDIS, John Lewis): The United States and the Origins of the Cold War 1941-1947, Columbia University Press 2000, 2 спец. глава 9 и 10, стр. 282-352.
[35] BRUEGEL, J.W.: К книге Мастнего (Mastný) о возникновении холодной войны, стр 840.
[36] По официальным советским данным, общие потери Красной армии на территории послевоенной Чехословакии составляли 551 432 воина, из которых безвозвратно - 139 918 погибших и неизвестных. Огромные потери понесла при освобождении Чехословакии также и Румынская армия – в целом 66 496 солдат, из этого 33 254 погибших и неизвестных. См. КРИВОШЕЕВ, Г.Ф. ет. ал.: Гриф секретности снят: Потери вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. Статистическое исследование, Москва, Воениздат 1993, стр. 325.
Print version
EMAIL
previous SOVIET MILITARY OPERATIONS AND OCCUPATION OF HUNGARY IN 1944 - 1945 |
József Kaló  & Csaba Horváth
ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА В ПОЛЬСКОЙ ПАМЯТИ И ПОЛИТИКЕ |
Анджей Пачковский
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.