ISSUE 1-2010
INTERVIEW
Petr Vagner
STUDIES
József Kaló  & Csaba Horváth (†) Ярослав Хрбек & Вит Сметана Анджей Пачковский Vladyslav Hrynevych
RUSSIA AND THE 65TH ANNIVERSARY OF THE END OF WWII
Владимир Воронов Ярослав Шимов
OUR ANALYSES
Иван Поп Petr Vagner
REVIEW
Георгий Касьянов
APROPOS
Mykola Riabchuk


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
STUDIES
ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА В ПОЛЬСКОЙ ПАМЯТИ И ПОЛИТИКЕ
By Анджей Пачковский | историк, Институт политических исследований, Польская академия наук, Польша | Issue 1, 2010
Память
            Как следует из недавно проведенных исследований[1], почти половина взрослых поляков (или, вернее, лиц, отвечающих на вопросы, задаваемые социологами) считает, что вторая мировая война «неинтересна», и в связи с этим ею не интересуется. Трудно удивляться: тех, кто жил во времена этого катаклизма, не столь уж много, а таких, которые лично помнят о ней, еще меньше (родившиеся до 1936 г. составляют менее 7%). Молодых более интересовали падение коммунизма в 1989г. или вход Польши в Европейский союз, то, что они сами испытали. События, начавшиеся 1 сентября 1939 г., для них далекая история, хотя, правду сказать, их жизнь течет в тени – пусть слабеющей – того большого конфликта. Тем не менее, в этом же самом исследовании 16% опрошенных лиц заявило, что они «очень» интересуются войной, что означает, что не только те, кто ее сознательно пережил, ссылаются на нее в той или иной форме. В «рейтинге» важнейших событий в истории Польши XX века[2] вторая мировая война не является лидером, но – говоря на спортивном языке, - находится в «ведущей группе»: чуть опережает ее падение коммунизма, а довольно значительно «отстает» восстановление независимости в 1918 г.
Итак, можно сказать, что для коллективной памяти и исторического сознания поляков вторая мировая война не является центральным событием XX века, тем не менее, все-таки, принадлежит к числу тех нескольких из их числа, которые представляют собой важную точку соотнесенияа следовательно, влияют на восприятие современного мира, как своим народом, так и другими. Подчас, конечно, эта война становится – на дольше либо короче – точкой центральной, как недавно, когда отмечалось 70-летие ее начала и по этому случаю проходили государственные мероприятия, а СМИ были пресыщены материалами на тему войны[3]. Мне не известны исследования, которые позволили бы делать сравнения с другими народами. Быть может, данное положение подобная ситуация имеет место только на Висле, но столь же вероятно, что оно она наличествует и в других странах. Однако, хотя война непосредственно охватила значительную часть Европы, в пораженной ею части Старого континента нет никакого «общего стандарта» отношения к военному прошлому, а тем более не существует общей памяти. Даже народы, судьбы которых, с определенной точки зрения, были относительно подобны (например, поляки и чехи как жертвы Третьего рейха и члены антинацистской коалиции), значительно отличаются друг от друга, когда дело касается памяти о войне. Совершенно несомненно то, что эта память не только рассеяна (дифференцирована), но и во многих случаях прямо-таки конфликтна, основана на столкновении памятей, а не на их конвергенции.
Впрочем, и в случае самих поляков нельзя говорить об единой, унифицированной памяти, хотя, разумеется, различия скорее не касаются главнейшего. Консенсус вытекает не только из памяти как таковой, но охватывает взгляды на прошлое (либо знания о прошлом), которые не столько формируются личным опытом, семейным свидетельством, сколько являются результатом институционального воздействия на память средствами массовой информации, школой или церковью. Поэтому в отношении некоторых общих вопросов имеет место почти всеобщее согласие: например, 97% опрошенных – то есть почти что все – считают, что виновником войны является Германия[4]. Единодушие подобного масштаба демонстрируют также ответы на вопрос о том, какие народы наиболее пострадали во время войны – на поляков указало 93% респондентов, на евреев - 92%.
К числу мнений, ознаменованных высокой степенью согласия, относится убеждение, что поляки в целом были героическими и активно участвовали в борьбе (87%). При этом не имеет значения, сколь далеки такие взгляды от объективной действительности. Для каждого ведь очевидно, что «весь народ» не боролся, так как это просто невозможно – боролись военные и члены подпольных формирований, которые по природе вещей представляли собой меньшинство, были «представительством» народа. Из исследований по истории 1939-1945 годов нам известно, что в разных формах конспирации участвовало около 500-600 тысяч человек (большинство из которых, впрочем, не имело оружия в руках), тем временем значительная часть опрошенных - 28% констатировала, что по крайней мере один человек из их семьи участвовал в движении сопротивления, то есть статистически подпольщиков должно бы было быть в несколько раз больше, чем на самом деле. Не представляется удивительным, что в ответах на вопросы опрашивающих преобладает героико-положительная картина: решительное большинство считает, что поляки «часто помогали друг другу» (85%), «отказывались сотрудничать с оккупантами» (75%), «помогали евреям выжить во время войны» (81%), «боролись с осведомителями и доносчиками» (74%). На недостойное поведение указывает, что понятно, много меньше лиц, но есть и такие, которые утверждают, что поляки часто «доносили в гестапо» (18%), «сотрудничали с оккупантами» (15%), «были безразличны по отношению к истреблению евреев» (13%), выдавали евреев (11%). Итак, трудно было бы сказать, что опрошенная популяция совершенно некритична по отношению к своему прошлому, если, например, почти каждый пятый респондент считает, что среди его соотечественников «часто» случались доносчики, а каждый десятый – что они «часто» выдавали евреев, что означало обречение их на смерть. В ответах опрошенных лиц нередко встречаются трудно объяснимые парадоксы: столько же их (87%) считает, что поляки были активны в борьбе с оккупантами, сколько утверждает, что они «старались, прежде всего, выжить», а ведь, если мыслить логически, если кто-нибудь старается выжить, то он не участвует в борьбе.
Преобладает мнение, что во время второй мировой войны имели место события или поведения, которыми «мы можем гордиться» – так полагает 73% опрошенных. Как легко догадаться, в качестве основания для гордости чаще всего указываются военные события. Труднее, однако, понять, почему среди этих событий особенное признание заслужили те, которые принесли поражения. На первом месте (34%) указывается Варшавское восстание, которое было актом несомненного героизма, но вместе с тем окончилось поражением с далеко идущими последствиями. Возможно, в прославлении 63 дней боев повстанцев сыграло роль не только признание их личного героизма, но и вписывание Варшавского восстания в великую романтическую традицию, связанную с рядом проигранных восстаний (начиная с костюшковского 1794 года). Для преобладающего в польской культуре понимания независимости как чего то, чего необходимо достигнуть в борьбе, не считаясь с затратами, Варшавское восстание и его героическое поражение стали одним из ключевых, креативных мифов. А, может быть, отношение к этому восстанию является просто элементом своеобразного национального мазохизма, если на втором месте (31%) среди событий, вселяющих гордость, очутилась – проигранная как и восстание – сентябрьская кампания 1939 г.? 
Если были основания для гордости, то, конечно же, должны были появиться личности, которые были ее олицетворением. Однако «во главе» их перечня не очутились ни главнокомандующий периода сентябрьской кампании, ни главный комендант Армии крайовой, которая рванулась на бой за Варшаву, то есть лица, руководившие ходом событий, являющихся предметом гордости. Больше всего респондентов (22%) указало на генерала Владислава Сикорского, который во время войны был скорее политиком (как премьер-министр правительства в эмиграции), чем военным. На втором месте (15%) очутился военный в строгом смысле этого слова – генерал Владислав Андерс, в 1941 г. организатор армии, составленной из лиц, репрессированных Сталиным, но, прежде всего, командующий в легендарной битве под Монте-Кассино[5]. В насчитывающем более десятка лиц перечне личностей, «которыми мы можем гордиться», преобладают военные и подпольщики, но в нем очутились также те, кто посвящал свою жизнь или рисковал ею для других. Более очевидно то, что в столь католической стране как Польша попал в него святой Максимилиан Кольбе, который в освенцимском корпусе смерти вызвался быть убитым за другого, молодого человека (и поэтому был причислен к лику святых), чем то, что была указана Ирена Сандлер, организовавшая спасение двух с половиной тысяч еврейских детей. Можно думать, что указания на Сандлер связаны со свежестью воспоминания о ней (она недавно умерла) и со своего рода «политической корректностью», находящей выражение, в частности, в отношении к голокаусту холокосту. По-видимому при этом, а может быть это и самое важное, ее личность гармонирует с наличествующей уже долгое время тенденцией подчеркивать помощь, оказываемую евреям. Таким образом, находит выражение стремление выразить протест против широко распространенного во многих странах убеждения, что поляки были совиновниками голокауста холокоста и утвердиться в вере в свое благородство.
Исследователи спрашивали также о негативных моментах и явившихся их выражением событиях и отношениях, равно как и лицах, которые их олицетворяют. Около 17% опрошенных лиц считало, что имели место события и явления, которые вызывают стыд. Преобладают ответы, которые трудно счесть неожиданными: осуждаются «предатели и коллаборанты», «доносчики», «фольксдойчи»[6]. Ничтожную долю (1%) составляют, однако, также отрицательные ответы по отношению к «польским политикам и командирам движения сопротивления». Легче, чем события, опрошенные находили лиц «приносящих стыд», так как на их наличие указывало 28% анкетированных (но целых 48% ответило, что им неизвестно, есть ли такие лица). В числе тех, за кого следует стыдиться, очутился несчастный главнокомандующий войсками в ходе сентябрьской кампании, но и – что с нынешней перспективы не может быть неожиданностью – в «черный список» занесены главным образом лица, отождествляемые с введением в Польше коммунистической системы (на первом месте Болеслав Берут). Их появление в такой роли является подтверждением того, что сорок с лишним лет исторической политики коммунистической власти, проводимой с затратой значительных средств вплоть до 1989 года, не принесли прочных результатов. Впрочем, уже в 80-е годы наметился отход – главным образом среди молодежи – от официального перечня героев и поворот в сторону личностей, замалчиваемых либо даже очерняемых в коммунистической пропаганде и на уроках в школе.
Заслуживает внимания факт, что исследование не показало, что служба в вермахте считается чем-то особо предосудительным. Известно, что из числа почти 2 миллионов поляков, которые внесли свои фамилии в так называемый третий национальный список (Eingedeutsche) на землях, включенных в 1939 г. в состав Третьего рейха, по-видимому, около 200 тысяч очутились – впрочем, главным образом в последней фазе войны – в немецкой армии. Хотя большинство опрошенных решительно негативно высказалось о случаях сотрудничества с немцами, но военная служба по призыву, а, в сущности, под принуждением, не вызывала подобного отвращения. Это заставляет обратить внимание на территориальную дифференциацию судеб поляков, которая не явилась предметом представляемого здесь исследования. Правда, с лета 1941 г. все земли, населенные поляками, очутились под немецкой оккупацией либо были включены в состав Германии, но ранее, в течение почти двух лет от начала войны, значительная часть поляков жила на землях, включенных в состав Советского Союза, который «возвратился» на них в первой половине 1944 г. Итак, опыт, а следовательно, и память, не могли не быть различными. Например, поляки из Познани знали только немецкую оккупацию, а выселяемые немцами попадали на другие польские земли, на которых тоже были немецкие власти, тогда как поляки с восточных земель депортировались на территории совершенно им чуждые, притом с очень плохими климатическими условиями (Казахстан, Урал, Западная Сибирь). Особые испытания пришлось переживать полякам из Вильнюса, который много раз переходил из рук в руки: до конца октября 1939 года были там большевики, потом - независимая Литва, потом советская литовская республика, с июня 1941 г. Германия, потом снова Советский Союз … и все это за менее чем пять лет! Поляков из Поморья или Силезии призывали в вермахт, а в 1940-1941 гг. поляков из Белостока или Тернополя призывали в Красную Армию. Трудно, действительно, найти общий знаменатель иной, чем то, что все они были жертвами сопредельных держав.    
Правда, чувство гордости решительно преобладает у анкетированных над чувством стыда, но не следует отождествлять гордости с удовлетворением, так как появляются оценки и констатации пессимистические. Гордость по поводу героизма или стойкости солдат, а также позиции, занятой «всем народом», у многих лиц переплетается с чувством неисполненности: не менее 23% респондентов считает, что Польша не была одним из победителей во второй мировой войне, а следующие 31% полагают, что следует говорить о «неполной победе». Такая позиция является, конечно, реакцией на фактическую потерю независимости (или принятие роли вассала), на навязывание Советским Союзом отвергаемого большинством поляков политического строя, наконец, на потерю Восточных окраин, культуротворческая роль которых мифологизировалась. В ответах на некоторые вопросы появляются мнения, что Польша и поляки не имели влияния на ход событий, а судьбу страны решали другие: враждебный Советский Союз и сосредоточенные на своих интересах англосаксонцы. Организаторы исследования на спрашивали напрямик об ялтинских решениях или о пассивности союзников в сентябре 1939 г., но пессимистическая оценка, несомненно, связана, по крайней мере отчасти, с мнением об «измене Запада»[7].
Иного рода пессимизм появляется у некоторой части тех из участников исследования, которые имели за собой личный военный опыт. В сфере обиходных и единичных представлений особенное внимание обращалось на то, что войну следует описывать как струю хаотических, лишенных смысла событий, как время крушения правового и этического порядка, общей дезориентации, серию ничем не спровоцированных несчастий. Это был период, когда ни в чем нельзя было быть уверенным, а жизнь или смерть - зависели от случая. В этом представлении умещаются примеры единичных либо местных разрушений, потерянного имущества, сожженных деревень, разрушенных домов, а также голода и изнуряющих болезней. Поэтому в ответ на вопрос «что из личного опыта сильнее всего запало в память?» очень часто говорилось: «голод, нужда, недостаток», «бомбардировки, налеты», «принудительное выселение, бегство из дому», «бегство, скрывание, имущества». Ну и, разумеется, смерть кого-то из близких: 31% анкетированных заявили о потере члена семьи, в том числе 24% потеряли двоих, а 11% троих и более близких. Только каждый десятый из тех, кто ушел навсегда, умер из-за болезней, лишения медицинской помощи, отсутствия лекарств либо с голоду. Остальные погибли в борьбе, вследствие террора (например, при расстреле заложников, убийств в ходе арестов и облав), или умерли в концлагерях и тюрьмах (немецких и советских).
Исследование, результаты которого я здесь представляю, было уникальным, так как в значительной степени оно было ориентировано на улавливание индивидуального, то есть «частного» слоя войны, а не на оперирование так называемыми большими наррациями, которые по самой природе вещей содержат обобщения. В одном из комментариев авторы исследования обращают внимание, что пессимистическая картина войны, формирующаяся из единичной памяти людей, которые не были ни военными, ни героями, может свидетельствовать о сохранении ими дистанции по отношению к большим наррациям, по отношению к картине войны, рисующейся в учебниках и научных монографиях или в рассказах, содержащихся в большинстве фильмов на военные темы, даже таких, которые сняты в жанре сериала для молодежи.
Весьма важным элементом памяти о войне является отношение к другим народам, так как – что очевидно – война была конфликтом между народами, а не только между государствами. Как можно было ожидать, большинство отвечающих заявляет, что отношения с народами, с которыми поляки очутились в конфликте, были, как правило, «решительно плохие» или «скорее плохие». Однако распределение этих ответов заставляет задуматься, так как в них обнаруживается далеко идущее выравнивание в оценках характера этих отношений: отношения с немцами отрицательно определяют 65% исследуемых, с русскими - 59%, а с украинцами почти 64%[8]. В сущности, это тот же самый порядок величин. Итак, можно бы полагать, что существует какое-то «среднее» плохих воспоминаний. Еще более озадачивает тот факт, что существовало также «среднее» положительных воспоминаний об отношениях с чужими: как «решительно хорошие» или «скорее хорошие» отношения с немцами вспоминают 11% респондентов, с русскими (либо военнослужащими Красной Армии) - 10%, а с украинцами 9%. Ввиду того, что такого рода чувства носили относительный характер, не было связи между ними и числом жертв: менее 5% опрошенных знает, что кто-то из членов их семьи погиб от рук украинских националистов, 11% - что какой-то член семьи погиб «вследствие советских репрессий» или действий Красной Армии, а разного рода конфронтации с немцами (сентябрьская кампания, подпольная и партизанская борьба) либо немецкий террор как причины смертей приводит 78% тех респондентов, в семьях которых были жертвы. Правду говоря, я не берусь толковать эти данные, быть может, здесь были бы более нужны умения психолога, чем историка. Во всяком случае, можно думать, что нынешние отношения с соответствующими государствами (Германией, Россией, Украиной) не имеют влияния на память, хотя они, несомненно, оказывают влияние на общественное сознание.
Поколения, для которых память о второй мировой войне является одним из фундаментов (во всяком случае, прочных элементов) идентичности, естественным образом редеют, а вместе с ними понемногу исчезает межпоколенная коммуникация. Среди самой младшей категории анкетированных (в возрасте менее 29 лет) не менее 39% декларировало, что они никогда не разговаривали о судьбах семьи во время войны, а в следующей возрастной категории (30-39 лет) такие лица составили 31%. По-видимому, большинство из самых молодых не будет иметь возможности послушать воспоминания свидетелей событий и все реже сможет узнать военные судьбы семьи хотя бы из других рук. Для них эта война становится «настоящей историей», им будут доступны только «большие наррации», рассказы историков, учителей, режиссеров, писателей. Однако большинство поляков составляют все еще те, которые помнят сами или являются пассивными участниками (слушателями) циркуляции личной памяти, присутствующей в семейных пересказах.
 
Политика
      Политика, на первый взгляд, имеет мало общего с памятью, так как сферой ее деятельности является современность и будущее. Ввиду того, однако, что не существует, пожалуй, такого современного общества, которое полностью отвергло бы прошлое, политики должны считаться с общественной памятью, а вместе с тем пытаются, как правило, пользуясь помощью историков, на нее влиять. Часто также они пытаются прибегать к аргументам, почерпнутым из прошлого. Об этом известно «с незапамятных времен», и нет никаких указаний на то, что это изменится. Может быть, даже наоборот: в последние десятилетия к прошлому обращаются чаще, чем ранее. «Ретроактивная справедливость», чувство которой пытаются удовлетворить десятки лет спустя после совершения преступного деяния (казус Ивана Демьянюка), или требования компенсации понесенного ущерба появляются чуть ли не на всех континентах. Недавно намибийский народ гереро требовал от Германии компенсации за зверское подавление восстания против немецких колонизаторов, поднятого им в 1904 г. Над отношениями на Дальнем Востоке все еще тяготеет японская оккупация Китая, завершившаяся 65 лет тому назад. Туземные народы – от маори на Новой Зеландии до лапландцев в Норвегии и арауканцев в Чили – требуют осуждения направленных против них действий, возврата отнятых у них земель либо выплаты компенсации. К числу постоянных элементов международного пейзажа относятся взаимные упреки в причинении ущерба, изменах и преступлениях.
Итак, тот факт, что в Польше используются аргументы из прошлого, не является чем-то особенным. Однако мне представляется, - хотя и я не могу этого надлежащим образом проверить, - что поляки и польские политики чаще, чем другие, обращаются к прошлому в своих взаимных распрях, чем в отношениях с соседями. Горячие и лихорадочные споры о военном положении, о прошлом Леха Валенсы, о значении Конференции круглого стола разгораются очень часто. Само отношение к прошлому бывает предметом острых полемик, что было особенно заметно в 2005-2007 гг., когда одни (националистические правые) обвиняли других (либеральных левых) в «историческом нигилизме», противопоставляя ему «аффирмативный патриотизм». С интересующей нас точки зрения существенно то, что два события второй мировой войны стали важными символами этого внутреннего спора.
Одним из этих событий была оборона военных складов в Гданьске, на полуострове Вестерплатте, бывшими первым польским объектом, на который напали немцы на рассвете 1 сентября 1939 г. Небольшая команда, несмотря на огромное преимущество противника, вела бой целую неделю. Оборона Весетерплатте стала легендой еще во время войны и по сей день является символом мужества, воли к сопротивлению и борьбе. Другим событием был погром еврейского населения в малом местечке Едвабне, имевший место 10 июля 1941 г., вскоре после вытеснения Красной Армии вермахтом. В погроме погибло, вероятно, 300-400 человек, большинство из которых было сожжено в сарае. Хотя с инициативой погрома выступили немцы, преступление совершили местные поляки. В 2001 г., в годовщину погрома, президент Польши в ходе официального собрания, к негодованию довольно значительной части общественного мнения, выразил сожаление по поводу содеянного и просил за это прощения.
В связи с этими двумя событиями приобрел остроту вопрос: экспонировать ли в исторической политике и образовании героизм, или ассоциировать его со «злым прошлым». Один из ведущих польских историков, Анджей Новак, написал статью под заглавием «Вестерплатте или Едвабне?» и ответил твердо: Вестерплатте! Павел Махцевич, другой известный историк, озаглавил свою полемику «И Вестерплатте, и Едвабне», что хорошо передает смысл его выступления. Сторонники показа прежде всего того, что – по определению Леха Качиньского – «восстанавливает патриотизм и национальную гордость», сочли, что напоминание о событиях пейоративного характера наносит удар по национальной идентичности, а писание о погроме в Едвабне (и подобных событиях) рассмотрели как желание ввергнуть поляков в комплекс вины. Тем временем сторонники углубленного исследования «злого прошлого» считают, что поиск правды, признание совершенного зла и причиненных страданий являются необходимыми атрибутами современного плюралистического общества. Таким образом, два этих в сущности небольших эпизода второй мировой войны стали частью одного из важнейших польских внутренних политических споров. Дело в том, что в конфликтах, касающихся прошлого, очень часто речь идет не о масштабе события, ставшего предметом спора, а об идейной сущности этого спора.
Прошлое, однако, очевидно тоже является элементом, влияющим на отношения Польши с государствами в их современной форме. Польша граничит с семью странами и с каждым из них есть у нее какие-то недоразумения в связи с прошлым и прежними конфликтами, хотя и не все эти «исторические происшествия» создают проблемы, имеющие последствия для нынешних отношений. Я не буду излагать фактографической стороны этих давно минувших событий и не буду мудрствовать о том, как эти проблемы выглядели в коммунистические времена. Тем не менее, необходимо подчеркнуть, десятилетиями нам прививали чувство дружбы с народами Советского Союза и убеждение о решающей роли Родины Мирового Пролетариата в освобождении и существовании Польши, причем обходились молчанием этнические чистки в Волыни, писалось (говорилось, декламировалось, пелось и т. д.) только отрицательно – подчас даже с ненавистью – о немцах и Германии. Как я уже упомянул, этой индоктринации грош была цена. Сегодня в памяти большинства поляков зло, причиненное русскими, украинцами и немцами оценивается одинаково.
Внешняя политика Польши тогда, когда она ссылается на вторую мировую войну, как правило, оперирует набором мнений и стереотипов, в значительной мере отвечающим чувствам большинства поляков, то есть в определенном смысле подобным тем, которые показало описываемое здесь социологическое исследование 2009 года. Итак, это смесь героизма и мученичества, и оба эти элемента сильно укоренены в действительном ходе событий.
Польша первой оказала вооруженное сопротивление немецкой (нацистской) экспансии, польские солдаты с 1 сентября 1939 г. вплоть до мая 1945 г. принимали участие в боях чуть ли не на всех фронтах европейского театра военных действий. Сначала в одиночку, с 1940 г. бок о бок с западными союзниками, с 1943 г. также бок о бок с Красной Армией. Много раз они схватывались с много более сильным противником, а польское движение сопротивления – военное и гражданское, возникшее уже осенью 1939 г., достигло масштаба и разнообразия форм деятельности (включительно с «подпольными» судами), не достигнутых нигде больше. Высшие государственные власти (президент и правительство) продолжали деятельность на чужбине без перерыва с конца сентября 1939 r., а ни одна польская организация не сотрудничала с Третьим рейхом, ни в военной, ни в политической плоскости.
Одновременно Польша была одной из стран, наиболее пострадавших от войны. Уже одно то, что дважды – сначала с запада на восток, потом с востока на запад – прокатился через нее фронт, указывает на возможные размеры несчастий. Значительная часть территории государства была разрушена, а столица страны была сначала подвергнута бомбардировкам в сентябре 1939 г., а осенью 1944 г., после капитуляции Варшавского восстания, была до основания разрушена без связи с военными действиями. Число погибших достигло 6 миллионов, в том числе было, по-видимому, не менее 2-2,5 миллионов этнических поляков, что означает, что смерть сразила почти каждого десятого поляка и каждого шестого польского гражданина (несколько больше половины общего числа жертв составили евреи). Немцы и большевики выселили (депортировали) около 1,5-2,0 миллионов человек, на принудительных работах и в стройбатальонах очутилось много более 2 миллионов. Катынскому преступлению, которое в течение нескольких недель поглотило около 22 тысяч жертв, предшествовала акция «очистки» немцами земель, включаемых в состав Третьего рейха, в рамках которой с сентября по декабрь 1939 г. было расстреляно около 30 - 40 тысяч человек. «Этническая чистка», проводившаяся в 1942-1943 годах в Волыни и Восточной Галиции украинскими националистами, закончилась смертью не менее чем 80-100 тысяч поляков.
Списки этих (и других) несчастий, перечни битв и полей боя не цитируются, правда, в дипломатических документах нынешней Речи Посполитой, но создают почву для многих действий. Возмущение по поводу пренебрежительного отношения к польскому участию в войне, выражаемое более или менее официально, касалось как не приглашения гостей из Польши на торжества по поводу 60-й годовщины десанта союзников в Нормандии, так и того, что год спустя, когда в Москве праздновалось окончание войны, представитель Польши был посажен во втором ряду, а президент Путин, хоть и упомянул о «французских и итальянских антифашистах», ни слова не сказал о Польше. Слабо скрываемое недовольство появилось также недавно, когда оказалось, что на мероприятиях в Польше по случаю 70-й годовщины начала войны англосаксонские союзники Польши были представлены на значительно более низком уровне, чем ее тогдашние враги – Германия и Советский Союз (Россия). Напоминание о вкладе Польши в борьбу с Третьим рейхом и его союзниками не стало предметом никаких дипломатических акций, по-видимому, потому, что оно направляется скорее по адресу прежних и нынешних западных союзников, чем других государств. Современная Польше разным способами старается, чтобы участие поляков во второй мировой войне стало должным образом оцениваться, а лозунг «Poland - firsttofight» должен оповестить мир, что это именно Варшава первой сказала Гилеру «нет!». Может сложиться впечатление, что акцентирование польских военных усилий и числа солдатских жертв в замысле польских политиков должно в некотором смысле дополнять нынешнее участие Польши в союзнических миссиях и экспедициях в Ирак или Афганистан. А уж, наверное, оно должно быть свидетельством того, что поляки являются союзником надежным и решительным.
Однако события второй мировой войны в польской политике должны играть другую, много более важную роль – они должны показать масштаб несчастий, постигших поляков и польских граждан (под этим определением чаще всего подразумеваются евреи, хотя необходимо помнить, что Вторая Речь Посполитая была государством многонациональным. Недавно изданная книга „Polska 1939-1945. Straty osobowe i ofiary represji pod dwiema okupacjami” («Польша 1939-1945. Потери в людях и жертвы репрессий под двумя оккупациями»), носящая defactoхарактер полуофициальной «белой книги», является хорошим примером тенденции к экспонированию потерь. Причем, если в случае жертв, вызванных Третьим рейхом, целью было также заставить немцев платить компенсации, то в случае других государств – в основном это касается России и Украины – цели более ограничены, во всяком случае - это не материальные цели. В случае двух восточных соседей главной целью действий и нажимов является достижение их официального и формального признания в том, что были совершены преступления по отношению к полякам, проведения соответствующих расследований и наказания виновников, открытия польской стороне доступа ко всем документам, касающихся этого предмета, а также гарантирование свободы воздания чести убитым. До настоящего времени результаты можно определить как половинчатые, но следует полагать, что даже исполнение всех ожиданий не обязательно означало бы закрытие проблемы, так как ведь всегда могут найтись лица либо группы, которые посчитают, что достигнутого недостаточно, или что достигнутое недостаточно искренне.
Германия с давних пор и много раз признавалась в преступлениях Третьего рейха и обращалась с просьбой о прощении, она ассигновала также немалые средства на компенсации для бывших узников и подневольных рабочих. Правда, большинство из лиц, получивших компенсации, считают их слишком низкими (эти суммы, действительно, не поражают), однако проблема очень редко поднимается, и немецкая позиция принимается, как правило, с пониманием. Достаточно, однако, того, что некоторые немецкие группировки начинают делать упор на несчастья, постигшие немцев во время войны (речь здесь идет, в частности, o выселениях с земель нынешней Польши[9]), чтобы внести диссонанс в нынешние польско-немецкие отношения. Несомненно, в Германии производится пересмотр отношения ко второй мировой войне (хотя все еще не пересматривается отношение к самому нацизму), а реакция на это наиболее сильна на Висле. Во всяком случае, она сильнее, чем на Сене, не говоря о Темзе или Потомаке.
В случае России дело обстоит иначе, постольку, если нет принципиального современного конфликта интересов между Польшей и Германией, которые принадлежат к НАТО и Европейскому Союзу, что является добавочным амортизирующим фактором, то существование «текущего» конфликта между Польшей и Россией очевидно. По-видимому, большинство поляков, а, вернее, польских политических элит, считает, что Москва не отказалась от имперских притязаний и пытается контролировать территорию прежнего Советского Союза, и даже воздействовать также на «ближнюю заграницу», к которой Польша принадлежала еще во времена Горбачова и перестройки. Поэтому Польша старается со своей стороны поддерживать все те действия – такие как «оранжевая революция» в Украине или сопротивление, оказываемое России Грузией – которые могут служить сдерживанию таких тенденций. То, что власти Российской Федерации и решительное большинство российского общественного мнения признают своего рода преемственность с Советским Союзом, позволяет Польше, не имеющей в руках инструментов из современного репертуара (например, достаточной экономической силы), обращаться к историческим аргументам. Итак, польские историки, но также, например, и евродепутаты из Польши, показывают, что советская (сталинская) система была преступна, польское государство и поляки были ее главными жертвами, а величайшие преступления имели место во время второй мировой войны. Желая уведомить мир, что Польша была «первой, которая боролась», они неизбежно встречаются с отпором со стороны России, которая на протяжении лет делает много для того, чтобы обосновать или оправдать те действия 1939-1945 годов, которые были направлены против Польши и поляков. Этим занимается несколько высокопоставленных в иерархии чиновников, большинство СМИ и группа историков. Ввиду напряжения, имеющего место в нынешних польско-российских отношениях, именно Россия считается главным инициатором (и бенефициаром) «второго пакта Риббнтроп-Молотов», то есть политического и экономического соглашения с Германией, заключенного за спиной поляков и направленного против них (его символом является газопровод «Нордстрим»). Надо, однако, сказать, что довольно значительная часть более националистически и консервативно настроенного польского общественного мнения такой же самой ответственностью за «новое Рапалло» обременяет Москву и Берлин. Так или иначе, мы имеем дело с ссылками на прошлое, которые используются как аргументы в текущих спорах.
Более сложной является роль прошлого в польско-украинских отношениях, что ставит перед трудноразрешимой дилеммой официальные круги в Варшаве, независимо от своей политической или идейной направленности выступающие в пользу самых лучших отношений с Киевом. Дело в том, что в обоих государствах существуют сильные и многочисленные общественные группы, которые тщательно хранят стереотипы и память о годах второй мировой войны, а они глубоко насыщены враждебностью, даже ненавистью. Ярким примером порождаемых этим конфликтов может быть недавний инцидент с инициативой одной из украинских молодежных организаций, которая решила организовать велопробег Львов-Мюнхен «по следам Степана Бандеры», часть которого должна была проходить через Польшу. Бандера, приговоренный до войны польским судом к пожизненному заключению за организацию покушения (удавшегося) на министра внутренних дел, во время войны сначала коллаборировал с немцами, а потом шефствовал – хотя и не командовал[10]- Украинской повстанческой армией (УПА), а именно это формирование провело преступную «этническую чистку» в Волыни. Ныне для части украинского общественного мнения Бандера является национальным героем, олицетворением борьбы за независимость. Польские организации, объединяющие бывших волынян, объявили, что на пути проезда украинских велосипедистов они проведут акции протеста, что грозило инцидентами. Поэтому польские власти аннулировали визы и велопробег не состоялся. Этот пример показывает, что не современныеконфликты интересов, а, в сущности, только отношение к прошлому и различия в исторической памяти являются главными факторами, нарушающими польско-украинские отношения, причем и в этом случае Польша представляется в роли жертвы.  
Если память и прошлое все еще играют значительную роль в польской политике и в польском понимании окружающего мира, то наверное не только потому, что поляки отличаются какой-то исключительно хорошей памятью, но и потому, что многие из них считают, что в некоторых отношениях положение Польши мало изменилось: она все еще находится «между» Россией и Германией.


[1] Pentor Research International „Druga Wojna Światowa w pamięci społeczeństwa polskiego. Badaniailościowe. Raport” («Вторая мировая война в памяти польского общества. Количественные исследования. Доклад»), исследование, проведенное 19.VI – 4.VII 2009 г., репрезентативная выборка 1200 лиц. Значительная часть доклада основывается на результатах этого исследования. Оно не только самое новое, но и единственное, проведенное в столь широком масштабе, с соблюдением научных стандартов и без цензуры.
[2] Centrum Badania Opinii Społecznej „Spojrzenie na miniony wiek w historii Polski. Komunikatzbadań” (Центр исследования общественного мнения. «Сообщение об исследованиях»), исследование, проведенное 3-7. X 2008 г., репрезентативная выборка 1107 лиц.
[3] В России таким моментом было 50-летие окончания войны.
[4] При этом 80% считает, что виновником войны является также Советский Союз, в том числе многие - 43% полагают, что решения Сталина имели решающее значение, а Гитлера главным инициатором считает 89%.
[5] Также песня об этой битве («Красные маки на Монте-Кассино) чаще всего указывалась среди тех, которые были сложены во время войны.
[6] Немцы, польские граждане, жившие на территории Генеральной губернии (то есть оккупированных, но формально не включенных в состав Третьего рейха земель), которые подписались в списке лиц немецкой национальности. 
[7] Этот элемент стал предметом нацистской пропаганды на рубеже 1939 и 1940 гг., когда в Польше появились плакаты, изображающие разрушенную Варшаву, с надписью: «Англия, это дело твоих рук».
[8] Интересно было бы знать, как выглядели эти пропорции, если бы такого рода исследования были проведены в первые послевоенные годы (конечно, если бы они проводились согласно стандартам и без цензуры), Этого мы уже не узнаем.
[9] В цитируемом здесь исследовании 2009 года 40% опрошенных считает, что эти выселения были «вполне обоснованными», а следующие 25%, что они были «скорее обоснованными». «Совершенно» или «скорее» несправедливыми считает их 11% опрошенных.
[10] В 1941 г. Бандера был заключен немцами в концлагере, после войны проживал в Мюнхене, где в 1959 г. был убит «специалистами» из советской разведки.
 
 
 
 
 

 

Print version
EMAIL
previous ДОРОГО ИСКУПЛЕННАЯ СВОБОДА |
(†) Ярослав Хрбек & Вит Сметана
WAR AFTER WAR: BATTLE FOR WWII MEMORY IN UKRAINE |
Vladyslav Hrynevych
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.